Орочимару звякает связкой ключей и переступает порог. О том, что к нему в квартиру вломились, он знал еще на подходе к селению, точно так же как знал и личность незадачливого взломщика.
– Женских бань тебе уже мало? – насмешливо тянет Орочимару, снимая с плеч пропыленный рюкзак. – Решил разнообразить досуг?
Из гостиной доносится возня, Орочимару разувается и идет на звук.
– Нашел что-нибудь интересное?
Джирайя сидит на полу в позе лотоса, перед ним лежит фотография в пыльной рамке, кипа свитков и малахитовая шкатулка.
– Ты забыл порыться в моем белье, – Орочимару останавливается в метре от напарника и, тянется было расстегнуть крепления доспехов, но морщится от острой боли в плече. – Помоги.
Джирайя бесшумно поднимается на ноги и в два движения расправляется с тугими ремнями. Орочимару морщится от острого запаха дыма и крови, ударившего в нос.
– Я помоюсь, ты не против? Потом поговорим.
Джирайя не отвечает и не меняется в лице, просто вновь садится на пол и задумчивым взглядом скользит по фотографии в рамке. Орочимару кривит губы: и где он только откопал эту рухлядь? Наверное завалялась в кипах бумаг, вот он ее и не заметил при переезде… Давно было пора избавиться от этого хлама.
В ванной комнате остро пахнет плесенью, в стыках между светлой плиткой чернота, но Орочимару слишком занят, чтобы заниматься такими мелочами. К тому же ему нравится сырость, она напоминает о подземных лабораториях и заброшенных архивах. Выкрутив вентили до упора, он встает под тугие струи воды и прислушивается к натужному стону старых труб.
Зачем Джирайя здесь? Чего он хочет?
Но главное – что он знает?
В квартире он не мог найти абсолютно ничего, уж об этом-то Орочимару позаботился в первую очередь – АНБУ и Корень работают слишком хорошо, чтобы уповать на удачу. Но что тогда?
Интуиция? О, Джирайя далеко не такой дурак, каким любит прикидываться… Он явно что-то подозревает. Как и старик Сарутоби. В животе разливается противное сосущее чувство – это тревога. Его подопытные еще не готовы, им нужно больше времени. Орочимару скручивает волосы в тугой жгут и отжимает из них влагу.
Он должен дать им больше времени.
Джирайя сидит все там же, не меняя позы и не отрывая взгляда от фотографии.
– Сентиментальность – грех для шиноби, – Орочимару ступает босыми ногами по паркету, оставляя за собой цепочку из влажных следов, садится напротив напарника. Пододвинув к себе малахитовую шкатулку, он откидывает тяжелую зеленоватую крышку и, аккуратно сняв серьги, складывает их внутрь.
– Для шиноби есть грехи куда более тяжкие, – глухо отвечает Джирайя и Орочимару только сейчас чувствует тонкий, едва уловимый запах алкоголя, исходящий от него.
От этого становится тревожно вдвойне, потому что обычно, выпив, Джирайя становился весел и благодушен, но сейчас… Орочимару со стуком опускает тяжелую крышку, убирает шкатулку в сторону.
– Что тебе нужно?
– Нет, Орочи, мне не нужно ничего. – Выдыхает Джирайя. И от этого детского «Орочи» вдруг становится не по себе. – Но тебе… Тебе всегда нужно больше, верно? Тебе никогда не бывает достаточно того, что есть.
Орочимау хмыкает и плотнее запахивает домашнее юката – по полу крадется сквозняк, капли воды холодят кожу.
– А иначе называли бы меня гением?
– Еще не поздно остановиться, – вдруг резко подается вперед Джирайя, опрокидывая фотографию и свитки. – Слышишь?!
Орочимару даже не вздрагивает, когда на плечи ложатся горячие ладони и сжимают до хруста. Чего-то подобного он ожидал.
– В этом наше ключевое различие, – выдыхает он насмешливо прямо в лицо напарнику. – Ты можешь, но что самое главное – хочешь довольствоваться крохами того, что готов предложить этот мир. Я же хочу взять все. Без остатка.
– И жадность сгубит тебя…
– Я не боюсь.
В полумраке комнаты Джирайя вдруг кажется огромным, почти угрожающим, его волосы всклокочены и белой шкурой стекают по шее, на лбу проступили вены, шея вздулась толстыми жилами. Словно во время битвы. Словно в те ночи, когда одуревший от крови и саке Джирайя взбирался на шлюх.
Ох, а ведь может сработать… Орочимару, озаренный, поводит носом, улавливая в терпком букете из выпивки, сигарет и женских духов природный запах Джирайи. Запах зверя. Запах самца.
Орочимару улыбается, осторожно, на пробу скользит ладонями по сильным плечам, по твердой груди. Джирайя вздрагивает, смотрит затравленно, почти отчаянно, а потом… закрывает глаза.
Как все, оказывается, просто.
Даже слишком.
Орочимару не слишком опытен в таких вещах: с женщиной он ложился лишь однажды, из любопытства. С мужчиной – никогда.
Что ж, самое время попробовать кое-что новое.
Орочимару оплетает сильную спину руками, оглаживает напряженный затылок и теплое местечко за ухом. Джирайя вздрагивает, жмурится, не понять, нравится ему это или нет.
– Открой глаза, – шепчет Орочимару, он слишком хорошо знает напарника. Ему важен личный контакт. – Смотри на меня. На меня.
И Джирайя смотрит. Огромными, расширенными глазами ловит каждый жест. Орочимару улыбается так мягко, как только может, подается вперед, целует, стараясь соразмерить силу. Язык у Джирайи мягкий и теплый, совсем не похож на его собственный.
Поцелуй становится глубже, интимнее. Это неожиданно приятно.
Джирайя глухо стонет, наваливается всем телом, щупает, словно проверяя, все ли кости целы. Прикосновения напарника – такие привычные, такие незнакомые. Орочимару откидывает голову, подставляет горло. Иллюзия доверия. И Джирайя ведется на его игру, обнимает, лижет, нюхает. Сколько же в нем страсти… Неужели так давно хотел? Так томился от постыдного желания?
Орочимару может лишь гадать, ведь ни разу до этого дня Джирайя ни словом, ни делом не выдавал себя.
Джирайя срывает с него юкату, наматывает еще влажные волосы на кулак. Орочимару стонет, подыгрывая.
– Какой же ты… Орочи, – почти рычит он.
– Какой?
Джирайя смотрит на него пьяным от похоти взглядом, разрывает бинты обмотки, отбрасывает одежду и условности.
– Сводишь с ума.
Орочимару улыбается. Без притворства, просто дает волю своей змеиной сущности. О, знал бы наивный Джирайя, скольких он в действительности свел с ума и погубил…
– Давай, возьми меня, как всегда хотел, – говорит он, подначивая, и в глазах Джирайи окончательно гаснут проблески разума.
Это оказывается неприятно. Почти больно, но с переломом или проникающим ранением не сравниться. Можно притерпеться, можно подмахивать и хрипло стонать в такт движениям. Можно скрести ногтями по смуглым плечам, можно кусать и извиваться.
Театр одного актера.
Джирайи хватает ненадолго, со шлюхами он обычно возится дольше.
– Орочи… Орочи! – почти кричит он, толкаясь в последний раз.
Орочимару смотрит в чужое лицо не мигая. Пароксизм страсти похож на смертную маску.
Член Джирайи обмякает, выскальзывает, под задницей натекает теплая лужица. Ничего особенного.
Джирайя отваливается от него, словно пиявка, напившаяся крови, дышит шумно, лежит пару минут с закрытыми глазами. Орочимару слышит, как выравнивается его сердечный ритм.
На все про все не больше двадцати минут. Как просто.
Джирайя приподнимается на локте, смотрит странно напряженно, словно и не кончил только что.
– Прости, – вдруг говорит он.
– За что? – недоумение Орочимару неподдельно.
– Совсем забыл о тебе. Так нельзя.
Орочимару не успевает остановить его, Джирайя приникает к его паху, берет в рот вялый член и начинает сосать.
Иногда, под настроение, Орочимару ублажал сам себя языком, у Джирайи получается хуже, сказывается отсутствие опыта.
– Полегче, – командует Орочимару. – Нежнее.
Джирайя послушен, они так давно воюют и живут вместе, что понимают друг друга даже в такой ситуации.
Постепенно член Орочимару крепнет, наливается кровью, яички подтягиваются. Возбуждение привычно и ново одновременно. Забавное ощущение.
Орочимару расслабляет все мышцы, отдается навстречу неумелым ласкам. Мысль о том, что ему сосет не кто-то, а Джирайя кажется возбуждающей.
Он кончает, коротко содрогнувшись. Джирайя долго и надсадно кашляет, отфыркивается.
– Не в то горло попал… Жжется, – как-то по-детски обижено говорит Джирайя.
Орочимару не отвечает, его качает на теплых волнах. Все его тело становится непривычно вялым, даже мысли его, обычно четкие и стремительные, как полет куная вдруг становятся медлительны и неповоротливы. Странное чувство.
Орочимару поворачивает голову и с удивлением видит, что Джирайя спит. Раз отрубился, значит, все еще доверяет.
Орочимару поднимается на ноги, мышцы бедер и поясницы тянет, между ягодиц печет. Наскоро ополоснувшись, он выходит на небольшую террасу, выходящую во внутренний двор. Когда-то давно здесь был красивый сад, за ним ухаживала пожилая дама из гражданских. Потом она умерла и дом распределили подающему надежды джонину. Это было почти десть лет назад. С тех пор сад медленно, но верно приходит в упадок, Орочимару равнодушен к красоте растений, его в этой жизни волнует иное.
На улице прохладно, накрапывает мелкий дождь, грозящий перерасти в ливень. Орочимару ловит раскрытой ладонью капли, растирает их по коже.
Ему казалось, он уже давно преодолел кризис самоопределения, поставил перед собой цель и идет к ней. Но Джирайя странным образом будит внутри него позабытое беспокойство.
Орочимару не верит в добро и зло, на миссиях и войнах он видел достаточно, чтобы понять, – черное и белое лишь человеческие выдумки. Фикция. Он свободен от этих сказок.
Но не свободен до конца. Одна из нитей приковывает его к спящему в глубине дома человеку. Другая – к пьяной женщине, веселящейся в игорном доме на окраине селения. Третья – к старику с щербатой трубкой и морщинистым смуглым лицом.
Если он хочет пройти избранный путь до конца, ему нужно обрезать все эти нити. Стать свободным.
Орочимару дышит дождем.
Когда на землю опускается ливень, он принимает решение.