Мадара закрыл глаза, наслаждаясь хлёстким ветром со вкусом горького пепла и снега и его кусаче-морозными поцелуями, от которых уже давно обветрилась кожа, а губы мелко кровоточили. Мадара облизал их, обжигая дыханием сильнее, и тяжело сглотнул вязкую слюну.

Это был вкус закончившейся битвы. Широкая панорама сражения напоминала уходящее за горизонт море, по которому ветер гонял людские волны, пока дыхание смерти не заставило их застыть в уродливых позах. Двое суток это море, превратившиеся сейчас в горы трупов и вывернутой земли, изрыгало в небо ненависть, боль, ярость и безумие, как изрыгает лаву разбуженный вулкан.

Сейчас страсти почти улеглись, припорошенные свежим снегом. Но в мешанине сломанного оружия, рваных гербов и изуродованных тел, под слоем пепла, крови и земли еще билось сумасшествие боя. Затухало углями костра, залитыми Суитоном.

Мадара тряхнул гривой. Не помогло. Мир вертелся вокруг него, словно калейдоскоп, а зловонное дыхание пса-смерти ощутимо лизало ступни.

— Пожалуй, нам надо выпить.

Мир прекратил вращаться в тот же миг, как тяжёлая рука коснулась его плеча. Голос Хаширамы остановил сменяющиеся цветные пластины реальности и иллюзий.

Мадара закрыл глаза, вдавливая подошвы ботинок в топкую грязь, чтобы не упасть. Схожее ощущение возникает, когда тело долго мотает в воздухе, а потом опустишься на землю, и от головокружения не спасают ни тренировки, ни закалённое в боях тело. Он усмехнулся.

Голодный ветер продолжал рвать его волосы. На доспехах стыла чужая кровь, а в мучнистом, как крахмал, небе светило холодное жидкое солнце. Мадара наслаждался.

— Угостишь горячим саке, Сенджу?

Хаширама полуобернулся, размышляя о чем-то своем. На его лицо упала неровная темно-каштановая прядь, и стало заметно, что он бледен, а тяжелые округлые черты лица заострились. Взгляд глубоко посаженных глаз оставался по-прежнему спокойным и твердым.

— Угощу. Но сначала мне надо разобраться с ранеными и убитыми. Согласись, сражаться вместе, а не друг против друга — намного лучше. Так мы скоро сможем перетянуть на свою сторону многие кланы. Мир без ненависти и убийств не за горами, Мадара.

Хаширама не любил слова «убитые» и «раненые», несмотря на то, что при необходимости сурово и безжалостно сметал противников с дороги. Мадара так же, если не больше, не любил слово «поражение», но если им убитые и раненые на войне воспринимались как неизбежное зло и необходимая жертва, то Хаширама все чаще заговаривал о мире, в котором не будет места ненависти и войне. Мадару это настораживало.

Они оба были рождены для боя, для войны. Война — она заставляет двигаться вперед. Хаширама был планкой, которую он поклялся преодолеть, но если тот изменит себе, изменит привычному для них образу жизни, как он сможет уважать его и называть равным?

Мадара снова закрыл глаза.

***

Рукопожатие было крепким, уверенным и пропитанным фальшивым дружелюбием. Мадара усмехнулся и медленно вытянул ладонь из цепких пальцев Хаширамы, глядя тому в глаза. Хаширама нахмурился. Он никогда не слыл дураком, и сейчас всё правильно понял.

Мир без ненависти и боли? Без войн? Любой ценой. Кровью противника. Жизнью чужих братьев. Только так и никак иначе.

Мечты об этом небывалом мире размягчили характер Сенджу Хаширамы, другое дело его брат, Тобирама. Он видел Мадару насквозь и понимал как никто другой. Даже немного жаль, что Тобирама был врагом, а не союзником. Не Учиха.

Он собирался стать хокаге, пустив грязные слухи о Сенджу, опорочив их идеи бескровного мира, — Изуна одобрил бы. Мадара хотел доказать, что мир нельзя установить одним лишь добрым намерением. А проклясть и убить Сенджу он всегда успеет.

***

Мадара привычно перебирал в памяти события прошлых лет, пока руки перекладывали опрокинутые безделушки в токонома. В пустом зале, под слоем пыли на полу темнело огромное бурое пятно. Нагнувшись, Мадара поскрёб его ногтем, задумчиво проследил взглядом форму и выпрямился.

— Значит, вырезал весь клан. Один.

Поднявшись по скрипучим ступенькам лестницы наверх, зашёл поочерёдно во все когда-то жилые комнаты.

Следов борьбы не было.

— И ушёл с младшим братом, да, Итачи?

В остальных домах — похожая картина. Пока Мадара был в Суне, кровь на улицах впитала земля или смыл дождь, правда, не везде.

Выбрав в чулане не очень ржавую лопату, Мадара закинул её на плечо и вышел во двор. Солнце тонуло в кровавой ране небосклона, тени от домов вытянулись и почернели, и на всей территории клана царили тишина и запустение, гулкие, мёртвые. Как и подобает некогда полному жизни месту, ушедшему в небытие.

— Какая пошлость, — обронил Мадара и направил стопы к могилам своих потомков. В спину ему глядел нарисованный на воротах мон Учиха, облупившийся и треснувший ровно посередине.

Интуиция Мадару никогда не подводила. Пустой квартал, нетронутые вещи, но если походить и присмотреться, залезть в ящики и шкафы, то ни фамильных драгоценностей, ни всяких мелочей, которые нельзя купить или обменять на любом рынке, не найти. Разворовали? Вряд ли, к этому месту на несколько сотен метров подходить боялись.

Через пару дней Мадара уходил из Конохи ни с чем. Но он все-таки нашел ответы на свои вопросы, проследив за внезапно улизнувшим из деревни по-тихому Узумаки Наруто.

Изворотливость ума правнуков и джинчурики восхищала. Итачи добровольно отдал глаза брату, и тот под общим гендзюцу увёл всех Учиха в деревню Водоворота. Итачи и Саске выбрали мир вместо борьбы и крови. Слабаки…

Мадара отвернулся от бодро строящейся новой деревни, люди в которой не помнили уже давно, что значит быть истинным Учиха. Они не стоили даже смерти.

***

Мадара открыл глаза.

Какая ирония, обладать невероятным зрением и ненавидеть его, потому что увиденное рушит весь твой мир и перечёркивает любую силу, даже если ты уподоблен богу. Смысл, если ничего не изменить?

Со Скалы Хокаге когда-то был отличный вид. Сначала густые вековые леса и скалистые горы. Потом — процветающая деревня с красными пятнами крыш, утопающих в зелени.

Сейчас внизу лежали руины, совсем не живописные и не греющие душу вкусом победы — Коноху Мадара ненавидел, но за сотню лет это чувство почти выцвело. Каменное лицо Четвёртого обвалилось, у Хаширамы стёрлись напрочь черты лица, и теперь лишь Мадара помнил, как тот выглядел.

Коноху уничтожила не война, а мир, в котором ниндзя оказались не нужны. Люди отказывались от силы ради сытой жизни без горя и забот о выживании. Мир деградировал и мельчал, вырождаясь в подобие того, о чём мечтал Хаширама.

Мадара прикрыл веки. Вместе с этой эпохой пора было уходить и ему. И, к его удивлению, от этой мысли он испытал облегчение.

Теперь он сможет по-настоящему, не боясь, открыть глаза.