Зачет
| Чириканье мелких птичек за окном звонко разносилось по пустой аудитории. Какузу восседал за широким письменным столом и неторопливо заполнял ведомости, попутно проглядывая работы нерадивых студентов. Ему очень хотелось отдохнуть, желательно как можно дальше и от этой аудитории, и от этого заведения: в течение пяти с лишним часов он принимал простейший зачет, который почему-то оказался студентам совсем не по зубам. Если бы Какузу мог, он убил бы их всех сразу после первой лекции. Но хотя бы один из сорока трупов да начнут искать, а это приведет к появлению либо еще большего числа трупов, либо одного-единственного – его собственного. Хоть он и не верил, что кому-то удастся его убить, но предпочитал рекам крови стабильный и неплохой доход вкупе с относительным спокойствием. А раз ему хорошо платят за лекции и запрещают вредить идиотам-студентам, остается только одно: изнасиловать их знаниями, вскрыв им черепные коробки и набив их этими самыми знаниями. Какая-никакая компенсация. Какузу был дьяволом во плоти, устрашающим и бесстрастным. Материала давал много, но не больше нужного, спрашивал со всей строгостью и каждый день. Не давал поблажек, зато с завидной регулярностью давал проверочные работы. Он крайне редко повышал голос, но все студенты были едины во мнении, что лучше быть покрытым истеричным матом, нежели быть убитым взглядом и словом. К ректору много раз приходили с жалобами студенты и их родители, до предела возмущенные таким произволом преподавателя, но к Какузу невозможно было придраться – он просто все делал так, как положено. Один его внешний вид сразу порождал в мозгах студентов ассоциации со смертью, загробным миром и и продолжительными мучениями длиною в эту и потустороннюю жизнь. На Какузу постоянно была черная водолазка с рукавами в три четверти, строгие брюки, и всегда, будь то летом или зимой, профессор носил маску, которая закрывала его лицо до самых глаз. Для медицинской она была слишком темной и плотной, но ходили упорные слухи, что у профессора шаткое здоровье, и он вынужден носить эту маску, чтобы не подцепить какую-нибудь заразу. Некоторые особо отчаянные студенты из кожи вон лезли, обчихивая и обкашливая всю аудиторию, заболев гриппом, приходили на дополнительные занятия в надежде заразить преподавателя, но ничего из этого не выходило. Слухи о странной болезни Какузу подкреплялись видом его глаз – красные глазные яблоки и зеленые, будто поглощающие свет, зрачки. Итак, профессор Какузу был дьяволом во плоти. Однако все его студенты, окончив академию, могли заткнуть за пояс любого специалиста. Преподавал он финансы и банковское дело, ибо деньги было тем единственным, к чему он относился с трепетом. Дверная ручка скрежетнула, и дверь аудитории распахнулась, и перед профессорским взором предстал студента самого довольного вида. Впрочем, Какузу взора на него как раз и не поднял. – Профессор, разрешите мне войти? – раздался полный наглости голос студента, в то время как дверь аудитории уже закрылась, а студент сделал пару шагов к столу. – Когда просят разрешения войти, – не отрываясь от бумаг, ответил Какузу. – Дверь слегка приоткрывают и стоят за ней до позволения войти, боясь за свою жизнь. – Ну, – осклабился в улыбке парень и развел руками. – Моей жизни ничто не угрожает, так что передо мной все двери открыты. Какузу беззвучно хмыкнул, представив, как он, молча, не угрожая жизни, отрывает ему голову и кладет ее в шкаф. Студент тем временем шумно выдвинул стул из-за ближайшей парты, поставил его перед преподавательским столом и вальяжно расселся, что, однако, не привлекло ни малейшего внимания Какузу. – Профессор, – напомнил о своем существовании парень. – Я пришел сдавать зачет. – Зачет начался порядка пяти часов назад, – бесстрастно отозвался Какузу. – Он продлился дольше, чем положено, как минимум, на полтора часа и закончился. Не могу догадаться, что ты пришел сдавать сейчас. Жестом фокусника выудив зачетную книжку, студент полистал ее и положил на стол, указывая пальцем на графу «Финансы». – Этот зачет уже закончился. – Ну, профессор, я пиздец как, ой, простите, я имел в виду, что очень-очень хочу получить этот зачет. Вы знаете, как он нужен студенту. – Те, кому он был нужен, пришли и сдали его, когда того требовало расписание. – Я был занят. Серьезно. Ну, профессор, я верю в две вещи: в ваши преподавательские способности и в то, что мы с вами сможем договориться. Какузу наконец поднял взгляд на наглеца. Зализанные назад белесые волосы, белая рубашка без рукавов, скорее распахнутая, чем застегнутая, и рваные в нескольких местах джинсы. Картину дополняли горящие малиновые глаза, излучающие самоуверенность. Типичный представитель раздолбаев обыкновенных, подвид борзый. – Пожалуй, можем, – отложив ручку в сторону, Какузу переключил внимание на студента. – Все будет просто: принесешь мне тетрадь с переписанными лекциями, произведешь расчет практических задач в отдельной тетради, – это все обязательно от руки, – защитишься и напишешь реферат по любой из имеющихся тем. После этого я приму у тебя зачет. Не забудь к нему подготовиться. Лицо парня вытянулось, он ничего не говорил, но про себя явно матерился так, что, казалось, это можно было слышать. – И никак иначе? – И никак иначе. Для человека, не обремененного интеллектом, это единственный шанс получить его зачатки и хоть какие-то знания. Парень долго сверлил глазами стол перед собой, едва слышно скрежеща зубами, а потом бросил резкий холодный взгляд на преподавателя и сорвался с места. Все произошло так быстро, что даже жалко. В одно мгновение студент вскочил на стол, замахиваясь острым штырем и скалясь, а всего лишь парой секунд раньше рука Какузу, вытянувшаяся на нитях, сомкнулась на его горле железной хваткой, отбрасывая его назад и связывая по рукам и ногам. Теперь уже студент матерился вслух, неистово извиваясь в непреодолимом захвате. – Значит, Хидан… – оценивающе оглядев студента, подвел итог Какузу. – Разгильдяй, халявщик и, ко всему прочему, язычник. Тебя несложно опознать. На мои лекции не ходят только четверо: две беременные студентки, парень, находящийся в коме, и парень, который держит в страхе преподавателей, угрожая своим богом и кровавой расправой. Хидан ретиво дернулся, сверкая злобными безумными глазами. – Советую тебе покопаться в своем рюкзаке и найти там положительный тест на беременность, чтобы я мог признать тебя одной из тех студенток и списать попытку убить меня на гормональный всплеск. Потому что я не позволю покушаться на себя или хотя бы угрожать мне. – Нахуй иди… Урод!.. – прохрипел парень, настолько агрессивно, насколько позволяла ему сжимавшая горло рука. Ответ был неверным. Не утруждая себя тем, чтобы привстать, Какузу вытянувшейся второй рукой, отобрал штырь и одним движением вогнал его под ребра студенту – наискось, чтобы наверняка проткнуть сердце. О, если бы он только мог, то медленно задушил бы его и разорвал на части. Нет, размозжил голову. Просто и со вкусом. Хидан дернулся, округлив глаза, и затих. На белоснежной рубашке начало медленно расплываться алое пятно. Нет, определенно жаль, что пришлось закончить все так быстро. Возможно, если б Какузу дал ему шанс, у них бы вышла славная схватка. А возможно… – Бля же ж… Размышления Какузу прервал тихий, шелестящий голос. – Это ж все-таки больно… Удивившись тому, что мертвец может издавать звуки, похожие на человеческую речь, Какузу уложил его на пол. Подрагивающей рукой Хидан обхватил рукоятку штыря, повел пальцем, и штырь сложился, послушно выходя из тела. Теперь стало ясно, откуда так внезапно появилась эта длинная остроконечная палка. Стеклянные малиновые глаза скосились на расплывающееся красное пятно на рубашке, а после обрели живой, яростный блеск. – Пиздюк!! – взревел Хидан, испепеляя Какузу взглядом. – Ты мне сердце задел! Знаешь, как больно? Охуеть как! Да ты совсем рехнулся, старый кусок дерьма, ты же убил студента! – Ты жив, – меланхолично поправил его тот, будто речь шла о какой-нибудь формуле. – Срать! Ты поднял руку на студента, покусился на мою жизнь! Да мне стоит только заикнуться об этом, как тебя по судам распидорасят. Какузу откровенно зевнул. Под маской это было незаметно, но по общему виду более, чем понятно. – Не боишься? – скривился Хидан. – Кого? Студента, прославившегося на всю академию жестокостью и сквернословием? Того, после общения с которым другие студенты мистически гибнут самым жестоким образом? Или того, кто не способен даже как следует замахнуться своим убогим оружием? Прищурившись, Хидан повел рукой с зажатым в ней штырем, всем своим видом демонстрируя, что бой еще не окончен, и ему еще есть, что показать. – Не смеши меня. – В голосе Какузу отчетливо слышалось пренебрежение. – Когда преподаватели, заведующие кафедрами и прочая ересь увидят эту дыру… – Язычник лениво указал на свою рану, из которой сочилась кровь. – Они последнего ума лишатся, сообразив, что в их святой чистоплюйской академии пролилась кровь студента. То, что я не умер, назовут чудом, а тебя порвут на много маленьких говнюков. – Хм, – задумчиво протянул Какузу, сжав руку в кулак. Рука начала медленно чернеть, становясь похожей на кусок затвердевшей земли. – Посмотрим, сможешь ли ты разговаривать с размозженной головой. Сомнительно, что у этого юнца инстинкт самосохранения был хоть сколько-нибудь развит, зато интуиция – возможно. Стрелой метнувшуюся к нему руку он остановил, выставив перед собой разложенный штырь. Материал оказался на удивление прочным, даже не погнулся от удара, зато его хозяин ощутимо содрогнулся. – Ладно, профессор, – сладким голосом пропел Хидан, склонив белобрысую голову набок. – Вы меня убедили. Давайте сойдемся на том, что оба мы были неправы, и не будем пытаться убить друг друга. Пока что. На секунду задумавшись, Какузу медленно вернул на место руку, возвращая ей человеческий вид. Хидан внимательно следил за странными, казавшимися живыми нитями, но вопросов не задавал. Кстати, о вопросах. – Может, тогда пока что, попытаешься сдать зачет? – Ну… Нет. – Хидан выпучил глаза так, словно его спросили, перестанет ли он когда-нибудь материться. – Тогда проваливай из моего кабинета и носа сюда не суй, пока не выполнишь все требования. Хидан так и взвился, вскакивая на ноги, но тут же сдавленно закряхтел, прижимая руку к ране. Кровь стремительно залила его пальцы и закапала на пол. Если его выпустить в таком виде из аудитории, сюда немедленно заявится полиция. Из двух зол придётся выбирать меньшее. – Хидан, – тяжело вздохнув, Какузу поднялся. – Следуй за мной, я займусь твоей раной. Тот криво ухмыльнулся, явно приняв этот приказ за собственную победу, и поковылял вслед за ним в преподавательскую. Просторный кабинет состоял из большого, почти до пола, окна, трех столов, заваленных книгами, и высоченных шкафов. По виду, к книгам никто не притрагивался с начала открытия кафедры. Тем не менее, Какузу удалось, не подняв в воздух ни единой пылинки, освободить от них один из столов и подготовить его для обработки раны. – А в этой преподавательской я еще не был, – довольным голосом, словно ставя мысленную галочку, прокомментировал язычник, оглядываясь вокруг. – Ты в академии вообще редко появляешься. – Это не мешает мне учиться на «отлично». – Это «отлично» не мешает тебе оставаться дебилом. – Эй, профессор! – Если подобную тупость тебе предписывает религия, то это все объясняет. Советую вообще бросить учебу, от нее зачастую умнеют. Бросившегося на него студента Какузу легко перехватил за горло и тряханул, отрывая от пола. Глаза Хидана сверкали так, будто в них отражались стремительно сгорающие фитили терпения, ведущие к одной большой бомбе. «Экий строптивец», – подумал про себя Какузу, запоздало сообразив, что довольно улыбается этому. Ну а что в этом плохого? Давненько его никто так не развлекал. И вообще, разве когда-нибудь можно было убить студента, чтобы он потом встал и ушел домой? Спасибо Хидану за предоставленную возможность. Эта добродушная мысль достаточно ослабила внимание преподавателя, чем Хидан сразу же воспользовался. Вроде бы секунда была – одна, а вот движений слишком много. Первое движение – удар, который пришелся по челюсти. Второе движение – перелет через руку Какузу, словно через забор, благодаря чему Хидан вырвался из чужой хватки. Узкое пространство не позволяло ни отскочить на нужное расстояние, ни развернуться для достойного удара. Оставалась одна надежда – оружие. Засадив от души локтем под ребра профессору, Хидан рванул из кармана штырь и замахнулся, раскладывая его в полете и рискуя зацепить себя, но острый конец орудия завис над пустотой. – Слишком медленно, крысеныш… – раздался за спиной язычника устрашающий грубый голос, и чья-то тяжелая рука стиснула ему плечо. Переведя дыхание, Какузу оценил масштаб разрушений от их небольших боевых действий. Сломанный в хлам стол, раскиданные вокруг книги, приборы, канцелярские мелочи, а посреди всей этой кучи – тяжело дышащий Хидан, лежавший лицом вниз и собственным штырем пригвожденный к полу. Глядя на это небольшое поле брани, Какузу не понимал, как мог настолько утратить контроль над собой, что самозабвенно сцепился с этим юнцом и разнёс вдребезги половину кафедры. Стоило остановиться хотя бы после того, как рухнула первая антресоль, в которой находились штативы и какое-то барахло с кафедры физики. Нет, даже раньше, когда Хидан в третий раз впечатался в стол, окончательно превратив его в дрова. И Какузу бы остановился, если бы этот наглец почти не выбил из него дух одним хуком справа. Как тут успокоиться. – Не преподавательские какие-то у вас методы, профе-есор, – просипел Хидан, борясь с рваными приступами смеха. Вместо ответа Какузу стал невозмутимо приводить себя в порядок. – Если бы я знал, – продолжал меж тем парень, – что в этой шараге работает такой пиздец, я бы, наверное, поджег ее для начала. Ну, раз не успел, ждите пламенный привет после получения диплома. – А у тебя хорошие планы на будущее. Диплом. Только дипломы выдаются тем студентам, которые сдают все экзамены и зачеты. Так что шансов у тебя мало. Хидан повернул голову и посмотрел на Какузу, насколько это позволяло сделать его положение. Выражение его лица, – от изогнутой брови до нервно пробегавшего по губам языка, – говорило о том, что у него есть совершенно иное мнение о ситуации в целом и о преподавателе, в частности. – Поверить не могу, что говорю это, но, профессор… Давайте, уже без наёбов, попробуйте меня залатать, и я пойду учить ваш предмет. Я понял, что я гондон и мудак, а вы заебись. Сойдет за раскаяние? – За признание очевидного, и то с натяжкой. Нет, Какузу нисколько не поверил в чистые намерения Хидана, но нельзя же было держать у себя на кафедре продырявленного студента. Одним легким движением он извлек из тела Хидана штырь и держал его наготове все время, пока тот поднимался, отряхивался, отплевывался кровью и матерился. – Пизда рубашке, – уныло подвел итог язычник, сдернув ее с себя и оглядев. – А болит-то как все, еба-а-ать… – Не скули, – прервал его Какузу, освобождая уцелевший стол для медицинской операции. – А то первым, что я зашью, будет твой рот. И зубами не скрипи, я все слышу. Спустя несколько минут Хидан лежал на столе и, стараясь не дышать, жадно наблюдал за своим преподавателем. Какузу старался не обращать внимания на то, с каким блеском в глазах студент его разглядывает. Было ясно, что Хидан целиком и полностью взбудоражен встречей с таким противником. Едва ли кому-то до этого удавалось хотя бы сбить его с ног в бою. Какузу пришлось даже рыкнуть на своего пациента, чтобы тот не пялился и лежал спокойно. Раны были не такими уж серьезными, но поработать над ними стоило. Особенно над глубокими. Каждый раз, касаясь Хидана, Какузу ощущал волну легкой дрожи, проходящей по всему его телу, особенно если он грубо задевал рану потяжелее. Вняв угрозе, Хидан не матерился и даже рта не раскрывал, только сдавленно кряхтел, с каждым звуком ерзая все больше, но Какузу не придавал этому значения. В конце концов, Хидан уже не сдохнет, и он явно не был похож на человека, который страдает от боли. Скорее, было похоже, что он получает от нее… Внезапно осенившая преподавателя догадка заставила его обратить все внимание на язычника. Какое-то время понаблюдав за бегающими под закрытыми веками глазами студента, Какузу с силой надавил на одну из ран. Хидан на мгновение распахнул глаза и тут же их закрыл, прикусывая тонкую губу. Никакой ненормативной лексики или хотя бы болезненного кряхтения. Только учащенное дыхание и едва заметные движения навстречу рукам Какузу. Прогульщик, хамло, язычник и мазохист к тому же. Что делать с таким? Когда Какузу обрабатывал последнюю рану, тело студента было горячим и покрывалось мурашками от каждого прикосновения. – Ты даже не пытаешься скрыть того, что возбужден, – констатировал Какузу. – А вы пялитесь на меня, – оскалился в ухмылке Хидан. Какузу ничего не ответил, лишь туго затянул нить на краях раны – так, что Хидан подскочил на столе от болезненных ощущений. – Эй, профессор. Вопрос есть, – хитро разглядывая Какузу, мурлыкнул парень. – Ваши зачеты-экзамены хер сдашь. Неужели к вам ни оди…на девушка не приходила с фразой «в рот за зачет!», или просто не пыталась залезть вам в штаны ради оценки? – Приходили, конечно. – Ну и-и-и-и-и-и? Что вы им говорили? – Что они могут придти ко мне сразу после получения диплома, в мое свободное от лекций и факультативов время. – Фу, блядь, – Хидан в сердцах фыркнул, шлепнув обеими ладонями по столешнице. – Ну вы как не мужик прямо. Не стоит, что ли, под старость лет? Какузу на секунду замер, одарив студента холодным взглядом. – Можешь спросить у тех, кто дождался и пришел. – Хе-е-ей, профессор Какузу! Да вы, может быть, не такой уж и мудак, как о вас говорят. Профессор зловеще прищурился, сталкиваясь взглядом с шальными искрящимися глазами Хидана, от любопытства приподнявшегося на локте. С минуту они прожигали друг друга взглядами, пока в лице Хидана не начало что-то меняться. Губы его растянулись в безумной, довольной улыбке, и он стал похож на хищника, готового прыгнуть на своего врага. – У меня еще остались дырки на спине, – неожиданно спокойно сказал Хидан. – Продолжай… те. Какузу молча выпрямился и скрестил руки на груди, ожидая, что парень перевернется на живот, однако этого не произошло. Хидан ловко соскочил со стола, вынуждая преподавателя отступить на шаг, и, дернув пуговицы на джинсах, спустил их вместе с бельем. – Что ты делаешь? – Раздеваюсь. – Зачем? – Моя рубашка порвана, как жопа дезертира, и заляпана кровью по самое не хочу. Если и джинсы будут в таком же виде, я попаду не домой, а в обезьянник! Джинсы Хидана и впрямь выглядели достаточно хреново: все в грязи и мелким щепках, а местами нехудожественно разорваны впридачу к уже имеющимся дыркам. Но сюрпризы не закончились – вместо того, чтобы лечь на стол, студент встал к нему передом, к Какузу голым задом, и выжидательно замер, опираясь руками на столешницу. – Будь любезен, – процедил Какузу, закипая от злости. – Ляг на стол. – Хера лысого! У меня вся грудина в шрамах и заплатках. Не поощряя его ядовитым ответом, Какузу поднял руки к его спине и грубо впился нитями в самую большую из ран. Хидан звучно зашипел и ссутулился, подаваясь назад. Какузу понимал, что чем больше боли причиняет этому мазохисту, тем больше тот распаляется, начиная вести себя вызывающе. Понимал, но не мог себя сдержать. Его снедало раздражение, но не из-за извивающегося перед ним Хидана, не из-за его наглого поведения. Из-за себя самого, потому что он не мог игнорировать все это. Начавшая было утихать после драки кровь медленно, но верно вскипала снова. Хидан, поначалу сосредоточенно изучавший потолок, теперь неторопливо вертел головой из стороны в сторону. Он пытался не выдать неуемного желания взглянуть на своего преподавателя, поэтому хотел найти хотя бы его отражение в предметах вокруг себя. Подозревая, что, вероятнее всего, получит в челюсть, он все-таки медленно вернул голову, через плечо жадно разглядывая Какузу. Тот и бровью не повел, будто не замечая этого. Разве только нити стали врезаться в кожу еще сильнее. – Не боитесь меня порвать еще больше, профессор? Какузу на миг остановился и спокойно поглядел на студента, но во взгляде его было уничижение такой силы, что Хидан поспешно отвернулся. Этот взгляд развеселил его до мелкой дрожи. Но, судя по всему, совсем не веселье заставляло его руку недвусмысленно тянуться к собственному члену. Какузу готов был поспорить, что у парня стояк. – Руки на стол. – Вы опять на меня пялитесь, да? – Не шевелись. Я почти закончил. – Я бы тоже не отказался… Закончить. – Еще одно слово, и я тебя убью. – А что? Я не против, если вы сделаете это. Пару раз. Рука Какузу сомкнулась железной хваткой на горле Хидана – так, что тот захрипел и вцепился в нее обеими руками. – Один раз, чтобы ты уже не воскрес. – Один. Мне хватит. Они говорили о разных вещах. Но в тот момент, когда Какузу уже занес руки, чтобы свернуть студенту шею, Хидан прижался к его паху своим голым задом. Все мысли об убийстве враз улетучились. В замешательстве Какузу выпустил Хидана из своей хватки и замер. – Еще никто так откровенно и нагло себя не предлагал, – процедил профессор, испытывая одновременно сильное чувство отвращения и возбуждения, не в силах отвести взгляда от задницы студента. – Спорю на что хотите, еще никто не воскресал после ваших приебнутых методов обучения. – Это шантаж? – Это течка, блядь, профессор! Сколько можно шароебиться? Едва Хидан успел произнести последнее слово, как преподаватель с размаху приложил его головой об стол. Раздавшийся треск – не то головы студента, не то стола – развеселил обоих противников. Какузу коробило, что какому-то сопляку удается командовать его желаниями, но одного взгляда на его горячее, раком загнутое тело хватало для того, чтобы отложить рассуждения о гордости и морали на потом. Парой вывернутых ящиков спустя нашлась смазка. Ее прохлада показалась Какузу просто обжигающей, будто трезвящей. Однако эта крупица трезвости упала совсем не в ту чашу: списывая свое желание на горячность, Какузу не замечал, что в действительности хотел того, к чему все шло – к простому перепиху. Выровняв дыхание, профессор уверенно приставил пальцы к сжатой дырочке Хидана и щедро смазал ее. – Ох ты, профессор, – язычник кинул на него беглый лукавый взгляд через плечо. – Неужели я у тебя не первый… мальчик? – У «вас», – невозмутимо, но хрипло поправил его тот. – Ты надеялся, что будешь хотя бы в этом первым? Я тебя разочарую – ты не первый. Ни у меня, ни у своего бога. Довольный произведенным эффектом, Какузу проник в него пальцем, наскоро растягивая под матерные тирады, предназначенные то всем богохульникам вообще, то профессору лично, то ситуации в целом. И чем глубже Какузу проникал в него, тем меньше цензурных слов оставалось в речи Хидана. Смазывая свой член, Какузу отстраненно думал о том, что дверь аудитории не заперта, что в это время в академии еще полно преподавателей, которых нелегкая и закон подлости могут завести на его кафедру. Думал и не узнавал себя – его это будоражило еще больше. Хидан едва ли не скулил, изнывая от желания и нетерпения. Все его тело было напряжено и подрагивало. Казалось, еще минута задержки, и он начнет вертеть своим задом, как сучка. Горячее тело, которое не знает покоя. Приставив головку члена к его дырке, Какузу медленно стал входить в него. Грудную клетку рвало плохо сдерживаемое чувство торжества, когда он следил за тем, как его член медленно проникает в тело студента. Полная власть, сладкое превосходство и банальное, животное желание затрахать до смерти Хидана слились в один коктейль из эмоций. Хидан выпрямился, опираясь на руки и судорожно выдыхая, и чуть подался назад. Он что-то говорил, о чем-то порывисто просил, но Какузу его уже не слышал. С силой придавив его к столу, он вышел из него почти полностью и сделал первый глубокий толчок. Животный, голодный рык, что издал Хидан, должен был разнестись по всей академии. Подстегнутый, как стартовым сигналом, Какузу резко задвигался в нем, с ходу набирая такой темп, что стол стал содрогаться. Язычник был узким и горячим, совсем не таким, как те, кого раньше доводилось трахать Какузу. С ним каждого движения было мало, наслаждение накатывало волнами, каждая из которых была непохожа на предыдущую. Хидан содрогался от каждого толчка, беспокойно выдыхая и все больше пытаясь раздвинуть ноги, чем просто сводил Какузу с ума. Он так интенсивно вбивал Хидана в стол, что почти не давал ему возможности прикоснуться к своему члену. Видя, насколько это его мучит, слушая его досадливые и в то же время страстные стоны, Какузу хотел вообще не позволять ему этого, но передумал. Приостановившись, он чуть отодвинулся назад, увлекая за собой Хидана, и принялся медленно, словно с издевкой, трахать его. Тот сразу же схватился за свой член, принимаясь резко надрачивать. Ему явно было мало этого всего, и он беспокойно ерзал, то и дело стремительно подаваясь назад. От такого поведения у профессора треснула последняя выдержка – более не обращая внимания ни на что, он оперся руками на стол и стал агрессивно вдалбливаться в Хидана, чувствуя, как по каждому нерву пробегают вольты наслаждения, прошибая не хуже электрического тока. Хидан не продержался и двух минут – выгнувшись дугой, он с полукриком-полустоном кончил, забрызгивая стол своим семенем, и так сжался, что Какузу понял – он сам больше не выдержит. С глухим рыком досады он резко вышел наружу и, проведя рукой по члену пару раз, обильно кончил на пол. Если все-таки студент попадется в руки полицейских и медиков, чего в нем и на нем точно не должно быть – так это чужой спермы. Кряхтя и звучно выдыхая, Хидан нетвердыми шагами отошел от стола. Весь живот его был ободран, в красных полосах, а на боках местами красовались мелкие круглые синяки. Под ребрами, на груди и спине – пара заштопанных дыр. На лбу – шишка. А также десятки мелких ссадин. При этом у Хидана был настолько довольный и умиротворенный вид, словно он победил в смертельном поединке, а не подмахивал задом со скулящими стонами последние десять минут. Скривившись, Какузу наскоро привел себя в порядок и направился в аудиторию. – Оденься наконец, – бросил он студенту, проходя мимо и не глядя на него. Хидан осклабился, но ничего не сказал, разумно прикинув, что ядовитые комментарии про «конец» с его ноющей от боли задницей будут обращены против него самого. Профессор отошел на пару шагов от кафедры и медленно оглядел аудиторию. Пустое помещение казалось замершим – в то время, как между ним и Хиданом произошла целая вереница событий, здесь не изменилось ничего. Словно он и не выходил, словно зачет только-только закончился. Чем дольше Какузу стоял без движения, тем быстрее случившийся секс терял реальные краски, и остывала его кровь. Ему даже, грешным делом, подумалось, что ничего и не было, но яростный чих за стенкой опроверг такую шальную мысль. Кстати, о крови – рядом с опрокинутым стулом и вещами язычника виднелись капли оной. У Какузу появилось большое желание оставить ее в качестве наглядного пособия для прогульщиков и двоечников. Хмыкнув, он поставил стул на место, подобрал валявшийся на полу рюкзак студента и направился обратно. Хидан уже успел благополучно одеться, настежь распахнуть окно и встать перед ним, как гордый захватчик перед покорившимся городом. При звуке приближающихся шагов он резко обернулся и приготовился обороняться. Видимо, хорошо запомнил воткнутый в спину штырь. – Можешь быть свободен, – Какузу кинул ему в руки рюкзак и с невозмутимым видом принялся разгребать завал из вещей и обломков мебели. – Здесь зачетка, в которой написано, что я сдал? – Студент довольно потряс рюкзаком и закинул его на плечо. – Хм? – Какузу даже остановился, чтобы одарить его снисходительным взглядом. – Сдал? Я не видел твоих работ, которые необходимо принести. Малиновые глаза Хидана потемнели от ярости – второй раз за день профессору довелось пронаблюдать зарождающуюся на его лице бурю эмоций, которая рванет через три, два, один… – Профессор, вы, блядь, совсем с хуя сорвались? Какузу выпрямился и спокойно посмотрел на студента, всем своим видом намекая, кто из них двоих недавно сорвался с хуя. – Я для чего здесь жопу рвал?! Чтобы ты, блядь, мне вот просто так вернул обратно зачетку? – «Вы». Я уже говорил, что нужно сделать для того, чтобы получить зачет. Остальное – твоя инициатива. Как ты мог заметить, она зачастую... ебет инициатора. – Ублюдок! С этим воинственным воплем Хидан, едва не треснув от ярости, кинулся на своего преподавателя. С этим же воплем и еще тремя нецензурными он вылетел в распахнутое окно от сильнейшего удара ногой. Как своевременно он решил его открыть – и помещение проветрил, и избавил себя от надобности шататься по академии. Какузу пристально наблюдал за тем, как студент впечатался в противоположную стену, пролетев около ста метров, как рухнул в кусты, а минуты три спустя вылез оттуда и направился восвояси. Изрядно помятый и с помятым же чувством собственного достоинства. Когда Хидан наконец пропал из виду, профессор позволил себе присесть, перевести дыхание и задуматься над произошедшим. Да, он сегодня дал слабину, даже не единожды. Но это того стоило. Он провел на кафедре еще несколько часов – наводил порядок, стирал кровь и прочие последствия, и при этом чувствовал себя так хорошо, будто находился в отпуске. Время обеденного перерыва – то золотое время, когда посреди дня все студенты исчезают из аудиторий, кафедр, этажей и стекаются к столовой, тем самым не беспокоя преподавателей. Какузу не обедал. Он использовал этот краткий промежуток для лучшего занятия – полудремы, а посему ценил каждую секунду, проведенную в тишине и покое. Откинувшись на спинку преподавательского кресла, он скрестил руки на груди и расслабился, предвкушая долгожданный отдых. Дверь аудитории с шумом распахнулась. Какузу готов был клясться, что только боги уберегли забредшего студента от неминуемой гибели – еще бы один резкий звук, и того бы нашли в коридоре со свернутой шеей. Когда громкие шаги проследовали от двери к столу, преподаватель понял, что за гость его посетил, и какой бог его охранял, но поощрять незваного пришельца своим вниманием не стал. Воцарилась тишина. Какузу не торопился открывать глаза, гость не торопился объяснять свой визит. – Смотрю на вас и думаю, – наконец произнес Хидан, не скрывая яда в голосе. – Может, деньгами дело решим? – Можно. Шесть тысяч. – За зачет?! Какузу был неподкупен, но не потому, что не брал денег, а потому, что таких денег у студентов просто не было. – Мне платят деньги за то, что я обучаю, – пустился в объяснения он, в свою очередь не скрывая ленивой издевки в голосе. – Если я не буду обучать, у меня денег не будет. А ты как раз хочешь, чтобы я не обучал тебя, а отпустил с зачетом. Академия мне за это не заплатит. А ты можешь. Раздался уже ставший знакомым скрип зубов. – А пососать тебе не завернуть? – Правильно говорить – «вам». – Значит, завернуть? – Значит, пососать. Огрызнувшись, Какузу открыл глаза и смерил студента уничижительным взглядом. Тот был бодр, свеж, в новой одежде, ничем не отличающейся от прежней, и без каких-либо признаков недавней смерти. Хидан удивленно вскинул брови, слегка склонив голову на бок. А после засмеялся – довольно и ядовито. Не уделяя ему больше внимания, профессор прикрыл глаза, всем своим видом показывая, что диалог окончен. Обеденное время тратилось впустую. То, что его поняли не так, Какузу сообразил, когда Хидан очутился под его столом и взялся за его колени, уверенно их раздвигая. Открыв глаза, профессор с любопытством наблюдал за тем, как студент устраивается поудобнее и борется с ремнем на его брюках. – Не объяснишь, какого черта ты делаешь? – Только то, что «вы» сам попросил. Какузу, секунду подумав, решил уже потом объяснить ему, что выражение «пососать» означает «остаться ни с чем». Закинув руки за голову, при этом ни на секунду не расслабляясь, он позволил студенту делать то, что тот собирался сделать. Наконец, победив ремень и ширинку преподавателя, Хидан аккуратно освободил член Какузу из белья, проведя по нему пальцами. Своеобразная ласка продлилась недолго – пальцы сменились языком, незатейливо выписывавшим стандартные влажные дорожки. Действия были немудреные, но качественные, Хидан знал, что нужно делать, и как делать это хорошо. Плотно обхватив губами член, он медленно стал вбирать его в себя, и, достигнув его середины… резко сжал челюсти. Какузу не смог сдержать довольного смешка – зубы язычника глухо клацнули об окаменевший член, заставив Хидана замереть от удивления. – Что это за хуйня? – Хуйня, как ты выразился, у твоих сокурсников. А это – вполне себе хуй. – Так он же… Каменный, блядь! Замешательство Хидана будило в преподавателе плохо подавляемое веселье. – Ты же не думал, что я доверю тебе свой член? Тебе палец-то в рот класть нельзя. – А для чего ты проси… – Тебе следует, помимо моего предмета, подучить еще и сленг. Повисла минутная тишина. Хидан переваривал все сделанное и услышанное, Какузу наслаждался этим моментом. – Ты чудище ебаное… – наконец подал тихий, полный ненависти голос студент. – Обмудок мутировавший… Ты… – Кто-кто? – переспросил Какузу, задумчиво глядя на часы и мысленно просчитывая свои действия. – Повтори слово на букву «О», я не расслышал. Едва Хидан раскрыл рот, профессор ухватил его обеими руками – одной за горло, другой за макушку. Нити рук в момент оплели Хидану голову и прильнули ко рту, с силой раскрывая его. Обескураженный Хидан забился, пытаясь вывернуться из-под стола и сорвать с себя нити. Толку от его действий было немного – как от судорог пойманной в сеть рыбы. Какузу добился его усмирения, только крепко сдавив горло. – Раз уж я однажды позволил себе поиметь тебя, – усмехнулся профессор, любуясь бешенным блеском малиновых глаз и широко распахнутым ртом противника, – то сейчас сдерживаться не имеет смысла. Преодолев сопротивление, Какузу буквально натянул его на свой, ставший уже обычным, член. Рот Хидана был влажным, язык в нем беспокойно ворочался, наивно пытаясь вытолкнуть член. Получалась интересная ласка. Сдавив коленями его ребра и поудобнее обхватив горло, Какузу стал неторопливо водить его головой взад-вперед, быстро возбуждаясь. Было не совсем удобно, но это все же лучше, чем ничего. К тому же победа над студентом и явное над ним превосходство пьянило, как афродизиак. Какузу куда больше понравилось бы, если бы Хидан самостоятельно отсосал с тем же энтузиазмом, с каким он кинулся это делать вначале, но на такое рассчитывать не приходилось. Почти снимая его голову с члена, профессор резким движением насаживал ее обратно, с трудом следя за тем, чтобы не вызвать рвотные рефлексы. Несмотря на сильное возбуждение, это удовольствие хотелось растянуть. Не изощряясь, Какузу неторопливо трахал Хидана в рот, сдерживая довольные смешки, которые так и рвались из груди. Каждый раз, насаживая его все глубже, Какузу намеревался сказать какую-нибудь колкость, лишний раз указав на его беспомощность и свое превосходство, но сдерживался. Вполне хватало одно вида Хидана: мелкая дрожь, глаза, искрившиеся злобой, неотрывно следившие за глазами Какузу, и пальцы, судорожно вцепившиеся в его колени. Будоражащий восторг захлестнул профессора целиком и полностью. Кровь зашумела в ушах так, что он не мог различить никаких других звуков, а в голове билась только одна мысль – еще, еще! Если бы не стол, Какузу уже бы вскочил на ноги и, прижав Хидана к стене или шкафу, всаживал бы ему по самые гланды, не заботясь ни о чем. – Расслабь горло, и все кончится быстро. Он не понял, прорычал ли это вслух, или просто желаемая мысль затмила другие, потому что Хидан так и сделал. Что было неожиданным – он сделал это до того, как прозвучал приказ. Не сдержавшись, Какузу тут же насадил его до предела, утыкая носом в свой лобок, и пару движений спустя кончил с горячим звучным выдохом. Время еще оставалось. Предусмотрительно встав и сделав шаг назад, Какузу медленно расслабил все нити, обвивавшие Хидана, и притянул руки обратно. Тот замер, сглатывая унижение вместе с семенем профессора, и не спешил подниматься на ноги. Торопить его никто не собирался – Какузу аккуратно приводил себя в порядок, нарочно громко брякая пряжкой ремня, и делал вид, что все идет так, как и должно быть. – Заебись? – глухо, по-прежнему глядя в пол, спросил язычник. – Могло быть и лучше, – благодушно кивнул Какузу, и тут его ногу обожгла резкая боль. Отскочив на два шага, он уставился сначала на ногу, а потом на студента. Штанина была порезана наискось, само ранение являлось всего лишь царапиной, ничего страшного или серьезного. Хидан держал в руках небольшой тонкий нож, едва запачканный кровью, и улыбался так, что даже у Какузу пошел мороз по коже. – Сейчас я тебе все припомню, уебок… – прошипел язычник и с наслаждением прошелся по лезвию языком, слизывая капельки крови. Профессор недвижимо стоял на месте и пристально наблюдал за ним. Шестое чувство любезно подсказывало, что сейчас ему представится возможность узнать, как гибли студенты, и чем Хидан так пугал других преподавателей. Выбравшись наружу, тот с силой отбросил стол, освобождая себе место, и резанул ножом по запястью. Кровь стремительно закапала на пол, и он стал быстро растирать ее ногой вокруг себя, чертя какой-то символ. Какузу уже видел такое раньше – в виде медальона на груди язычника. – Ну что, ОБ-МУ-ДОК?! – проорал Хидан, бешено скалясь и сверкая глазами. – Готов сдохнуть, как последняя шавка? Очнувшись, Какузу решительно ничего не мог понять. Перед глазами все плыло и не торопилось принимать конкретные очертания. Первым, что он почувствовал, была свирепая боль, жестко зудящая в левой части груди, аккурат там, где сердце. Она и начала его понемногу отрезвлять. Теперь он понимал, что лежал на полу в своей аудитории. Как будто издалека до его сознания донеслись чьи-то хриплые смешки вперемешку со стонами и бормотанием. Осознание своего положения и возможность различить звуки ясности не внесли. Преодолев пульсацию боли, Какузу приподнялся на руках и сел, тут же ухватившись за рану. Первое, на чем смог достаточно сфокусироваться его взгляд, был черно-белый Хидан, сидевший на полу с ножом в сердце. И был он живее всех живых, только на лице его застыла невообразимая маска шока и негодования. – Какого хуя ты жив?! – отмер язычник, резко переводя взгляд с ножа, торчавшего в своей груди, на грудь Какузу. – «Вы», – выдохнул тот как ни в чем не бывало, отнимая руку от раны и разглядывая кровь на ладони. – Вот, значит, что представляет собой твоя религия… Цепочка воспоминаний сложилась в правильном порядке. Кровь противника, ритуальный круг, молитвы или просто преобразование, самоистязание, отражающееся на противнике, его смерть и бессмертие самого язычника. Не веря своим глазам, Хидан вытащил из сердца нож и замахнулся для повторного удара. Но, прежде чем он успел что-либо сделать, Какузу выдернул его из круга и вскинул за горло высоко над полом. – Все еще медленно, – процедил Какузу, сдавливая его горло и прислушиваясь к своим ощущениям. Дискомфорта не было. – Как… – только и мог прохрипеть язычник. – Как?!.. – Не твоего ума дело. Хидан был сбит с толку и растерян, и его замешательство только усилилось, когда Какузу молча поставил его на пол, отобрав нож. Он замер, пристально глядя профессору в лицо. Оба молчали. Оба примеряли друг к другу новые сведения и пытались их понять. – Я, конечно, это уже говорил, профессор… Но давайте опять попытаемся друг друга не уебать, хотя бы ближайшее время, а? Хидан потупил взгляд, плохо сдерживая кривую усмешку. Он уже приобрел естественный цвет кожи, хотя рубашка была наполовину залита кровью, и даже на джинсах красовалась пара внушительных пятен. – Обязательно. Я тебя и пальцем не трону. Пока ты не ототрешь здесь свои языческие почеркушки. – Что?! – Что слышал, – бросил Какузу, подходя к двери аудитории и запирая ее на ключ. – Срок – до вечера. – А-а-а, – осклабился Хидан, скрестив руки на груди. – Копаться в таком дерьме, знаешь ли, заслуживает награды. Я ведь мог сейчас сидеть и учиться, а вместо этого буду въебывать здесь. – Ты убил своего преподавателя, – не скрывая насмешки, Какузу повернулся к нему. – Мертвые преподаватели не ставят зачеты автоматом. – Ты жив, блядь! – Хм? Какузу подошел к нему и задрал водолазку, отмечая про себя, как вытянулось лицо Хидана при виде его тела, испещренного шрамами в стежках. Молча, ничего не объясняя, он раздвинул пальцами шов в левой части груди и достал оттуда кровоточащую плоть. – С таким сердцем не живут, не находишь? – Фу, блядь, – язычник, вытаращив глаза, позеленел и поспешно отступил к перевернутому столу. – Свали нахуй в свою преподавательскую и не загаживай мне пол кровью! Довольно ухмыляясь, Какузу последовал его совету. Четыре оставшихся сердца мерно колотились в теле, не замечая потери. На следующий день ни Какузу, ни Хидан в академии не появились. Прошла неделя с момента их стычки. Какузу, как положено, начитывал лекции, проводил факультативы и давал консультации аспирантам. Как и положено, в его груди билось пять сердец. Новое, молодое и здоровое, бодро отстукивало удары, зачастую вводя хозяина в благодушное расположение духа. В начале второй недели на лекции появился Хидан. Какузу был удивлен, но не подал вида. Зато сокурсники не стеснялись в выражении эмоций: у кого-то отпала челюсть, кто-то тыкал его пальцем, чтобы удостовериться в его реальности, или удивленно показывал в его сторону карандашом, кто-то ядовито интересовался причиной появления. Хидан же, редко используя цензурные слова, всем подробно отвечал на поставленные вопросы и выдавал каждому четкие путевки в разные точки ада и тела. Всем своим видом выражая ненависть ко всему живому, он исправно конспектировал лекции, заданные параграфы, интересовался у сокурсников, где взять те или иные данные. Бывало, что он приходил на лекции жутко злым, с тенями под глазами от недосыпа, с ненавистью шлепая рядом с собой кипу бумаг, которая, видимо, и являлась источником его бессонницы. Какузу не воспринимал это всерьез, лишь иногда позволял себе погадать, какая подляна стоит за этой суетой. К его удивлению, подляны не оказалось, зато однажды на его столе оказалась пачка тонких тетрадей. – Это – лекции! – с ненавистью отрапортовал Хидан и исчез в дверном проеме, провожаемый смехом преподавателя. Через несколько дней появились тетради с практическими задачами. Когда подошло время для их защиты и последующего реферата, язычник вломился в преподавательскую и с такой силой опустил свой кулак и зачётку на стол, что тот должен был треснуть. Какузу отложил свои дела и, скрестив руки на груди, выжидательно посмотрел на студента. – ЗАЧЕТ!! – взревел тот, буквально содрогаясь от ярости. – ЗАЧЕТ, блядь! Какузу вопросительно изогнул бровь. – Он же стоит!! Стоит он, блядь! Проставленный ебаный зачет! – Тебя это не устраивает? – Почему ты мне не сказал?! Какузу отмалчивался, радуясь тому, что за маской не видно его ядовитой усмешки. – Я не спал столько ночей, я руку чуть не сломал, переписывая всю это поеботу, и НАХУЯ?! Чтобы узнать, что у меня все уже давно стоит? Чтобы… Стоп! Возмущение Хидана потухло, как огонек спички, на которую дунули. Расширенными от догадки глазами он внимательно посмотрел на преподавателя, опираясь на стол. – Ты сказал, что сдать зачет я могу за шесть тысяч или за лекции-хуекции, так? – Так. – И поставил его, после того, как мы перепихнулись? Какузу медлил с ответом. Ему не хотелось признавать этого, ведь он сам не знал, что на него нашло тогда. Память предательски подсунула не момент подписания зачетки, а момент, когда язычник кончил, выгибаясь над столом. Хидан засмеялся. Сначала тихо, а после заливисто и даже истерично. Он явно вспоминал все то, что произошло с ними в процессе борьбы за зачет, и это его крайне веселило. Отсмеявшись, он внимательно посмотрел на преподавателя и неожиданно резко перемахнул через стол, сбивая Какузу на пол и нависая над ним. Метнувшиеся к его горлу руки он остановил решительно, но без сопротивления. Слегка приподняв брови в знак удивления, Какузу замер, гадая, что же собрался делать студент. Убийство они уже проходили, тогда что? Хидан, поглядев в его глаза, неторопливо прижал пальцы к маске и сдернул ее. Вид таких же заштопанных, как тело, щек, не удивил и не покоробил его. В малиновых глазах заиграл знакомый блеск, и он впился в губы Какузу страстным, требовательным поцелуем. Тот поначалу бесстрастно отвечал ему, но скоро сдался под напором Хидана и будоражащей слабости, накатившей от воспоминаний об их сексе. – Зачет же сдан, – ехидно заметил Какузу, когда их поцелуй прервался. – Ты мне ничего не должен. – Ты мне должен, – осклабился Хидан, едва не застонав, когда руки Какузу прошлись по его заднице. – За каждое написанное в этих сраных тетрадях слово! | |
|
| |
| Просмотров: 1494 | |
| Всего комментариев: 0 | |