Кисаме докурил сигарету и бросил ее за борт. Надел промасленные рабочие перчатки и плотнее затянул капюшон. Холодало.

С запада надвигался шторм. Свинцовое небо давило на голову, закладывало уши ревом ветра и волн.

— Майна!

Фигурки в оранжевых робах засуетились. Снасти медленно поползли вверх. Стальные ваера потянули за собой грузы, раздались грохот и металлический лязг. Из пенной воды показались пестрые крылья трала.

— Стоп! Перекрут кабеля!

Даже вшестером поднять снасть было трудно. От напряжения дрожали руки, по лицу катился пот вперемешку с редким дождем. Пальцы немели от холода, неподатливые петли сопротивлялись, словно приваренные.

— Вира! — гаркнул кто-то слева и зажужжал подъёмный механизм.

Запястье обожгло болью, Кисаме едва успел отдернуть руку — еще секунда, и кисть перерубило бы стальным тросом.

На борт неторопливо вполз трал — огромный, с человеческий рост сине-красный мешок, туго набитый рыбой. Восьмидесятитонный улов источал оглушительный запах.

Над палубой закружили жадные чайки.

Кисаме мельком глянул на рану, чертыхнулся. Кожу с тыльной стороны запястья стесало трением, кровь пропитала дыру на перчатке и подкладку робы. Он пошевелил ладонью — рука сохранила подвижность.

Кисаме ухватился за натянутый трос и взобрался на мешок. Балансируя, он отцеплял крепления, отдавал короткие указания. Натяжение сети ослабло, и рыба хлынула в открытые контейнеры.

С высоты она была похожа на поток расплавленного серебра.

Ветер крепчал. Все торопились, следовало освободить трал и подготовить снасти до начала шторма.

Они продрогли, провозились до темноты, но успели.

Кают-компания встретила их теплом, спертым воздухом и запахом еды.

Упав на узкую металлическую скамью, Кисаме с облегчением вытянул ноги. Стопы гудели, колени ныли, поясница отзывалась колкой, острой болью. Пораненное запястье коварно затаилось.

Кисаме невесело усмехнулся: возраст начал брать свое.

Казенная каша был липкой, вязкой и пресной. Но горячей. Этого хватало, чтобы ужин казался вкусным.

В такие моменты он был благодарен этой скотской работе.

Его мир сузился до семидесяти метров в длину и трех уровней в высоту. До четкого графика подъемов и отбоев. До скучных серых людей в оранжевых робах.

Он был благодарен этому новому миру за одуряющую простоту. За возможность раствориться в рутине, в тяжелой работе, душном запахе рыбы, машинного масла и чужого пота.

Застыв под горячими струями душа, Кисаме закрыл глаза и блаженно прислонился к перегородке. Последняя смена в вахте отчего-то всегда была самой сложной.

Ночь прошла хорошо.

Звуки шторма баюкали его. Последние годы он значительно хуже спал в тишине.

В порт они зашли на рассвете.

Фигуры в оранжевой робе толпились на палубе задолго до подачи швартовного троса. Кисаме не участвовал в толкучке, отошел подальше и курил, глядя на приближающийся берег.

Наконец, экипаж хилой струйкой потянулся по трапу. Кисаме закинул на плечо вылинявший вещмешок и последовал за остальными.

Ступив на землю, он на секунду замер, привыкая к неподвижности. Мозг закоротило от неправильности ощущений, он зажмурился и сглотнул подступивший ком тошноты. Открыл глаза, выдохнул и быстро зашагал прочь.

В такой час на рыбном рынке были лишь перекупы и повара крупных ресторанов. Кисаме лениво шагал вдоль рядов, осматривал живность в тазах и ведрах. Выловленные ночью, морские гады еще отчаянно боролись за жизнь.

Он остановился у одного из прилавков, ткнул пальцем в ведро.

— Вот этого.

Отсчитывая деньги, Кисаме прикинул расклад.

Его пасли с самого порта. Пасли неумело, по-дилетантски. Но с изрядным упорством.

Приняв из рук продавца пластиковый пакет, Кисаме прикидывал, кто из его прошлой жизни мог оказаться таким злопамятным.

Получалась странная картина. Те, кому он насолил всерьез, были мертвы или до сих пор сидели. А кому не всерьез — не имели мотива.

За четверть часа, что он бродил между рядами, на рынке стало людно. Подтянулись простые покупатели, закипела жизнь. Кисаме не составило труда затеряться в толпе.

Он сделал круг, укрылся за пластиковым тентом, прищурился.

Они с преследователем поменялись ролями.

Незадачливый шпион был одет в спортивный костюм и бейсболку, которую надвинул до самого носа. Но по движениям и походке было понятно, что он молод.

Слишком беспечный для профессионала.

Кисаме озадачился, подошел еще ближе.

Незнакомец растерянно крутил головой. В какой-то момент свет упал на его лицо, и сердце Кисаме пропустило удар.

Звуки стихли, в ушах набатом застучал пульс. Он сглотнул, зажмурился крепко.

Это бред…

Фигура в спортивном костюме удалялась. Кисаме стоял неподвижно мучительную секунду, решаясь, проклиная себя.

— Потерялся?

Незнакомец обернулся. Из-под козырька глянули знакомые черные глаза, знакомые губы сжались твердо, решительно.

И чужой голос произнес:

— Нужно поговорить.

Кисаме кивнул, махнул рукой.

— Не здесь, идем.

Он шел вдоль рядов сомнамбулой, рынок сменился тесной улицей, он и незнакомец оказались в квартале маленьких ресторанчиков. Кисаме толкнул неприметную дверь, прошел сквозь полосы красной ткани.

Это был семейный ресторан. Тесный, неприглядный, с обшарпанными столами. Кисаме здесь нравилось.

Кисаме поприветствовал сутулого старика за стойкой, отдал ему пакет.

— Мне как обычно.

Старик кивнул и скрылся в кухне.

Кисаме прошел вглубь зала, сел на свое привычное место за ширмой. Парень в спортивном костюме устроился напротив, снял бейсболку.

В ярком свете стало очевидно, что они были разными. Этот был слишком… приторным. Красавчик, словно с обложки журнала. Лицо правильное, без изъяна. Ни теней под глазами, ни проваленных щек и заострившихся скул.

Им принесли пиво и закуски. Кисаме сделал глоток, он силился вспомнить имя.

— Саске, — подсказал незнакомец.

Кисаме кивнул и бросил в рот пару орешков.

— Говори, чего хотел?

Парнишка потянулся к внутреннему карману, достал оттуда помятый конверт со следами сгибов. На обороте каллиграфическим почерком было выведено «Хошигаке Кисаме».

Внутри скрутило непрошенной застарелой обидой.

— Я нашел это в его вещах. Не в сейфе и не в столе. Просто было вложено в книгу. Тут… твое имя… подумал, вдруг это важно.

Кисаме не спешил взять конверт. Он узнал его с первого взгляда. Он уже получал это письмо и знал, что там внутри.

Руки сами потянулись к сигаретной пачке.

— Я знаю, что там, уже читал его. Не знаю, как оно оказалась в его вещах снова.

Парнишка удивленно моргнул, перевернул конверт.

— Оно запечатано.

Кисаме взял в руки письмо, проверил линию склейки. И вправду, запечатано.

Но письмо то же самое — сгибы, чуть размытые дождем буквы…

— Ты читал?

Парнишка покачал головой.

Кисаме недоверчиво прищурился.

— Тащился через полстраны и не прочел? Серьезно?

Черные глаза Саске сверкнули недовольством.

— Не имею привычки копаться в чужих вещах. Я сжег его дневники, всю переписку удалил. А это… это единственное запечатанное. Словно он хотел отправить его и… не успел.

Кисаме невесело хмыкнул, затушил окурок.

Он вскрыл письмо, достал оттуда замызганный лист. В тюрьме Кисаме часто перечитывал эти скупые строчки. Они подогревали в нем ненависть. А иногда пробуждали странную собачью тоску.

Освободившись, он был полон злости и решимости. Но все это вмиг испарилось, стоило ему увидеть Итачи, услышать тихое, почти детское «мне страшно».

Близость смерти сделала Итачи человечнее.

Кисаме уже и не помнил, куда дел то злополучное письмо. Носил в кармане куртки, а потом… Потом оно как-то оказалось у Итачи. Но зачем?

Кисаме развернул лист. Строки предыдущего послания оказались зачеркнуты резкими, глубокими линиями. Словно Итачи давил на ручку со злостью. А ниже была короткая приписка карандашом, будто второпях:

«Я люблю тебя. Прости, что не понял этого раньше».

Кисаме сжал кулак, письмо смялось в жалкий комок. На свежей повязке проступили пятна крови, запястье отозвалось резью.

Глазам стало горячо, к горлу подкатил тугой ком.

Кисаме не пришел на похороны, только прочел короткий бездушный некролог в местной газете. Ушел из больницы сразу, как отключили аппарат. Бродил по городу, словно контуженный, не слыша голосов людей и сигналов машин. Он видел себя будто со стороны. Свои руки, свои ноги в грязных ботинках.

Он уехал из города на следующий день. Ничто больше не держало его. Он был свободен от своей больной, никому не нужной любви.

Он прожил эти три года легко. Его несло ветром случайностей, попутных машин, временных работ, женщин и мужчин, чьих имен он не трудился запомнить.

Наконец, этой зимой наступило облегчение.

Словно место, по которому долго и упорно били, вконец онемело. И стало хорошо.

Соленое море, ветер, безжалостное солнце, неистребимый запах рыбы…

Но Итачи умудрился достать Кисаме даже из могилы.

Ледяной занозой в кишках, он не давал забыть о себе.

Это было похоже на издевку. На запоздалое, уже никому не нужное раскаяние. На палец, засунутый в поджившую рану.

В этом был весь Итачи — безжалостный ублюдок, гнущий свою линию вопреки всему.

Кисаме глубоко вдохнул, вспомнил, что не один здесь.

Поймал жадный, любопытный взгляд. Значит, все же не соврал — не читал.

— Это… это касается бизнеса?

Кисаме потер лицо. Он почувствовал себя уставшим.

— Ты серьезно ничего не знаешь?

Парнишка покачал головой.

Кисаме стало почти жаль малого. По большому счету он ведь тоже обманут. Его жизнь устроена помимо воли, он, как и Итачи, — заложник дела их семьи.

Кисаме смотрел на него несколько долгих секунд. Саске запомнился ему скучным зубрилой в дорогом пиджачке. Без капли юмора, отчаянно стремящийся быть похожим на старшего брата… Итачи любил его больше жизни. Извернулся, сгорел от усталости и нервов, но устроил все, как задумал.

У Кисаме не было братьев и сестер, поэтому он при всем желании не смог бы этого понять…

Итачи явно берег младшенького от страшной правды. Боялся осуждения? Не хотел показаться не идеальным? Хотя какая теперь разница?..

— Что я должен знать?

В голосе парнишки слышалась просьба, почти мольба.

Кисаме понял, что не у него одного в груди зияющая рана.

Возможно, стоило бы промолчать. Или сказать иначе, мягче. Но Кисаме не был приучен щадить чьи-либо чувства.

— Мы работали вместе, иногда трахались. Ничего такого. Потом он меня посадил. А затем настроился помирать. И стало не до того. — Кисаме стряхнул пепел, дал знак повторить пиво.

Старик принес пиво и большую тарелку с еще шевелящимися щупальцами осьминога в россыпи кунжутных семечек. Кисаме подхватил палочками одно щупальце, макнул в соус и отправил в рот.

Под настроение ему нравилось жрать живое. Чувствовать зубами упругое сопротивление мышц, липкое касание присосок. Так он и сам словно оживал.

Но сегодня вкуса он не ощущал. Слишком горчило во рту от накатившей тоски.

— Это не похоже на него, — вдруг сказал Саске после долго молчания.

— Что?

— Ты… вы… Все это!

Это детская порывистость выдавала в нем жгучий темперамент. Он и Итачи совсем потеряли сходство.

Кисаме запил щупальца пивом, пожал плечами.

— А ты уверен, что знал его?

Черные глаза посмотрели на него зло. В нем много огня, в этом парнишке.

В Итачи был только лед.

— Он оставил всего три письма. Мне, поверенному и тебе. Почему он написал тебе? Раз «ничего такого»? Не поверю, что брат бы тратил время на неважные вещи перед смертью!

— Что ты хочешь услышать? Думаю, он чувствовал вину. Может, решил, что был неправ. Кто знает?

Повисло молчание.

Кисаме без особого аппетита ворошил месиво из щупалец, потягивал пиво. Внезапная встреча и странный разговор тяготили его.

Он устал от боли. Ему выдалась неожиданно долгая жизнь для бандита.

Саске протянул руку вперед, коснулся смятого письма. Кисаме не остановил его. Лениво откинулся, оперся на стену и закурил. Он больше не должен был хранить чужие тайны.

К своим тайнам он уже давно стал равнодушен.

Бумага зашуршала, лицо Саске застыло. Только глаза раскрылись шире.

Он зол? Разочарован?

Кисаме было плевать.

— Вот как… — наконец выдохнул Саске. — Я не знал, что он… даже не думал…

Саске моргнул, он показался растерянным и совсем юным. Все напускное стерлось, Кисаме снова увидел того мальчика в школьном костюме, что приходил к Итачи в офис.

Кисаме бросил на стол смятые купюры и ушел в туалет. Кафельная плитка рябила в глазах. Кисаме умыл лицо, вытер его бумажным полотенцем. Посмотрел в зеркало.

Посмотрел на себя словно чужими глазами.

Он постарел. Волосы побелели, лицо обветрилось, загорело и покрылось сеткой морщин. Татуировки на предплечьях выцвели, поблекли до нечитаемости. Когда-то он гордился ими. А сейчас не помнил даже имени мастера.

Он вернулся в зал, забрал вещмешок. Пару секунд смотрел на письмо, лежащее на столе. Это последнее, что осталось от Итачи в его жизни.

Слова, которые Итачи не сумел сказать Кисаме сам.

Написал второпях и спрятал без надежды, что Кисаме их прочитает.

Саске проводил его тяжелым взглядом.

Шторм догнал Кисаме и на берегу. Небо заволокло тучами, ощущение грозы показалось ошеломительно близким. Волосы на теле встали дыбом. Редкие капли окропили тротуар.

Кисаме надвинул капюшон. Прохожие разбегались перед ним, прятались под навесами, спешно доставая зонты. Ветер крепчал, и обрывки газеты взлетели в темное небо.

Кисаме зашагал не глядя, ноги сами вынесли его на пустынную набережную.

Волны бились о волнорезы и долетали пенными брызгами до лица.

Кисаме стоял, облокотившись о перила. Вдалеке, у самого горизонта, море сливалось с небом пеленою дождя. Тучи прорезала молния.

Дождь превратился в ливень.

Кисаме сжал ледяными пальцами железные перила, из горла сам вырвался крик. Надсадный, будто простуженный. Отчаянный.

Внутри стало пусто и хорошо.

Обида, боль, глухая злость — все затихло, прибитое штормом.

Кисаме загривком ощутил чужое присутствие. Обернулся.

Саске стоял позади, заложив руки в карманы. Худой, в мокром костюме, он был жалок.

Они оба сейчас были жалкими. Потерянные, скулящие о своей тоске, словно щенки, выброшенные в реку.

Саске протянул Кисаме мокрый ком бумаги. И Кисаме взял его в руку. На потемневшей от воды бумаге расплылись чернила.

Слова любви.

Слова сожаления.

Слова, от которых становилось мучительно больно и хорошо.

Кисаме размахнулся и швырнул письмо в воду. Оно исчезло среди беспокойных волн, пошло ко дну вместе с шестью годами его жизни.

Стало легче.

Они с Саске пошли по безлюдной набережной молча. Фонари качались над их головами, ветер рвал одежду и волосы. У развилки они остановились, посмотрели друг на друга секунду.

И каждый пошел своей дорогой.
 

Примечания:

Друзья, спасибо, что дочитали до конца!
Этот текст был написан в рамках Зимней Фандомной Битвы для команды Наруто 2019. Отдельное спасибо Rileniya за вычитку :3
В процессе работы я осознала страшную вещь: я пишу по этому пейрингу уже 10(!) лет. Представляете?)
Так что с юбилеем меня XD
Буду рада вашим отзывам!

P.S. Размещение свободное, можете не спрашивать, только шапку сохраняйте)