После инъекции глаза Учихи заволакивает мутной пеленой, а дыхание сбивается. Лихорадочный румянец на бледном узком лице выглядит непривычно. Угловатое, тощее тело неожиданно томно и властно выгибается на скрипучей кровати мотельного номера. — Кисаме… — хрипло зовет он. Хошигаке прикрывает глаза и прислоняется вспотевшим затылком к прохладному дереву двери. Они, как всегда, делят номер на двоих. Приглушенный голос впивается куда-то в самую глубину его естества. Все в нем отзывается сладкой истомой и желанием распахнуть эту чертову дверь, и… Что будет дальше, они уже проходили. — Кисаме… Эти низкие, томные, как рокот морского прибоя, интонации мало похожи на ту сталь, что обычно звучит в голосе Учихи. Да и вообще, в том безвольном, жаждущем, сгорающем в сладкой агонии существе, что сейчас распростерлось на кровати, мало что осталось от привычного напарника. Он больше похож на течную суку, одержимую нимфоманской жаждой животного секса. Эти лекарства как-то странно действуют на него. Да и не лекарства это даже, а скорее наркотические обезболивающие, и к двадцати двум годам Учиха сидит на них так плотно, что без привычной ежедневной дозы у него начинается самая настоящая «ломка». Кисаме хорошо знает, как это выглядит. У них в Тумане многие шиноби бесславно кончали свою жизнь, в конец сторчавшись. Дикие нравы и скотская жизнь не оставляет других способов получить хоть толику удовольствия, но Учиха… Под кайфом тот становится одержимым. Первое время Хошигаке это забавляло. Всегда сдержанный и высокомерный ублюдок едва ли не на коленях вымаливал у него взять его, но потом… Потом пришло дикое осознание. Словно ведро холодной воды на голову, прямо во время фееричного секса полного криков и сорванных стонов. Учихе безразлично кто, как и где… Это и не Учиха даже. Что в этом бессвязно кричащем животном есть от его напарника? Пустая, измученная жизнью оболочка молодого мужчины, все еще больше похожего на мальчика. Тот так и не вырос, остановившись в развитии на уровне семнадцатилетнего парнишки, только постарел и существенно растерял свою некогда пронзительную, до остановки дыхания у случайных прохожих, красоту. Наркотики убивают его медленно, но верно. Впрочем, Учиха понял это еще с первой своей инъекции. Прозрачная жидкость в ампулах – его билет на тот свет. Но она, и только она дает ему пару-тройку свободных от боли часов. Но он держится. Кисаме не знает, чем питается стержень внутри напарника, но тот, напоминающий скорее высушенный труп, отчаянно и дерзко цепляется за жизнь. Зачем? Загадка… Учиха, как всегда, полон ими сверх всякой меры. Хошигаке никогда не верил в Бога. Религиозность в кровавом Тумане не приветствовалась, да и сам образ жизни, который вел нукенин не располагал к вере в иррациональное. Действительно, о каких высших материях может думать человек, чьи руки по локоть в крови, а единственное, на что он может положиться – собственная сила и ловкость? Но то, что он видит, заставляет его всерьез усомниться в собственных убеждениях. В девятнадцать Учиха Итачи подобен богу. В его хрупком теле ютится сила настолько разрушительная, что пожелай он того, она бы смогла выжечь дотла половину мира. С развевающимися волосами и полыхающими глазами, объятый со всех сторон черным пламенем Аматерасу, Учиха может сравниться только с сильнейшими из хвостатых демонов. И Кисаме, своим обостренным, почти животным чутьем, как никто другой остро чувствует, что в напарнике осталось слишком мало человеческого. От одного только взгляда на него по коже бегут мурашки, а волосы на загривке встают дыбом. Вот только сила эта, как и все подарки судьбы, требует своей платы. И в счет данного могущества идет все, чем обладает Учиха. Для напарника, словно для кошки, год идет за пять, и время бурной рекой протекает сквозь него, унося вслед за собой силу, красоту и здоровье. Его глаза больше не напоминают бархатную ночь. Теперь они тусклые и безжизненные. Итачи слепнет, и каждое применение шарингана еще на шаг приближает неизбежное. Смерть… То, что ждет каждого из них. Кого-то раньше, кого-то позже… Но от нее никуда не деться. Это финал каждого живого существа. И даже, если ты подобен Богу…Смерть, в конечном счете, уровняет всех. — Кисаме. Все, кажется, кризис миновал. Когда он распахивает дверь, напарник ссутулившись сидит на кровати, сложив разбитые руки на коленях. — Прости. — Не стоит. Хошигаке морщится как от зубной боли и прикрывает распахнутое окно. Ранняя весна. Ветер все еще слишком холоден, а Учиха заболевает от каждого сквозняка. — Когда… — голос надтреснутый и ломкий. — Когда я умру, пожалуйста, сожги мое тело. Я не хочу, чтобы меня смогли воскресить. Кисаме отлично понимает напарника. Если правильно уничтожить тело, оно станет недоступно для тех отвратительных дзюцу, что поднимают мертвецов. — Хорошо. От мрачных мыслей его отвлекает шорох ткани и короткая вспышка крошечного катона. Итачи курит, и светлое облачко едкого дыма плывет по комнате. — Не знал, что ты куришь. — Всегда терпеть не мог эту глупую привычку, но… Учиха улыбается неожиданно тепло и светло. На секунду его лицо вновь приобретает ту чарующую красоту, которой был поражен Хошигаке в момент их первой встречи. — Поцелуй меня. В его просьбе нет той одержимости, которая горит в нем во время наркотических «приходов». Его голос ровен и чуть устал. И Кисаме целует его. Нежно, но властно, словно твердой рукой удерживая у самого края пропасти. В день, когда Учиха Итачи уходит на свою последнюю битву, начинается цветение сакуры. И даже будучи далеко от места сражения, Кисаме чувствует, как полыхает знакомая чакра. Последний момент величия простого смертного, сравнявшегося с богами. | |
| |
Просмотров: 333 | |
Всего комментариев: 0 | |