Что-то внутри токает, как гигантский и мерзкий нарыв, готовый вот-вот лопнуть и излиться гноем через все возможные отверстия. 
Пожалуй, десятая сигарета за полчаса всё-таки была лишней. 
Саске надрывно кашляет, срывая горло – резкие и неприятные звуки тонут в мареве едкого сигаретного дыма, наполняющего кухню. Он выглядит здесь как изуверски изувеченное существо из другого мира. Липкие серые лапы, любовно ерошащие чёрный ёршик жёстких волос, спазматически сокращаются в ритме, разрывающем болью несчастную голову юноши.
Сокращаются в ритме Города.
Саске снова заходится в удушливом кашле. Мягкий дым рвёт внутренности, изъеденные болезнью, не хуже стальных ржавых когтей. Он чувствует, как кровь отвратительными комками скатывается куда-то во внутренности. 
Следующий кашель уже сопровождается тягучей слюной, щедро сдобренной кровью. 
В поле зрения возникает чистый платок. Чья-то рука нарушает стройную пульсацию сердца, насквозь провонявшего дымом и порочностью Города. 
Саске резко отталкивает руку и смотрит воспалёнными глазами в чужие глаза:
- Отвали, мать твою… Эй! – спустя мгновение Саске окликает брата, когда понимает, что на столе чего-то не хватает. – Обожди… Дай пачку.
- Нет.
- Чего? – Пульс в голове гневно взвивается, заходится в истерике.
- Я сказал, нет. – Итачи строго, как в детстве, смотрит на своего младшего брата. С каждым годом мальчишка всё быстрее катился под откос. Саске почти слился с музыкой ночного Города. Вот сейчас он встанет, фыркнет и уйдёт из квартиры. Дверью не хлопнет – давно прошла эта детская показуха. И орать тоже не будет. Горло и так изъедено дымом и алкоголем. 
Куртку он оставит. Холод не возьмёт его даже в неполные 5 градусов тепла, которые показывает заляпанный чем-то странным термометр. 
Когда дверь закроется, Итачи не сделает попытки пойти за ним. Он ляжет на пол и прижмётся щекой к обшарпанному линолеуму, прижмётся, чтобы ощутить ускользающее тепло его маленького падшего брата.

Очередная сигарета сожжена до фильтра, обжигает неосторожные пальцы.
Саске с негромким ругательством топит засранку в трупиках окурков, покоящихся в тяжёлой пепельнице. Проводит языком по иссушенным, потрескавшимся губам. 
Смочить пересохшее горло не может даже бокал с абсентом, стоящий перед ним на отполированной тысячами локтей стойке.
Саске понимает сейчас только одно – головная боль прошла. Прошла, полностью слившись с пульсом Города, который кормится его силой, как чудовищный паразит. Впрочем, хозяин не против. 
Не против еженощных подарочков своего гигантского многолюдного сожителя вроде девок, согласных на всё и «за так». Ну и что, что их услугами пользуется чуть ли не весь квартал? Бабы и есть бабы. 
Он так милостив, что парень ещё не успел подцепить венерическую болезнь. Разве что по мелочи. 
И глаза ещё не опухли от наркоты, которой его снабжают многочисленные дружки. 
Друзья? Бред. Такие же пленники своих неуёмных желаний, как и он сам. 
- Угостишь, приятель?
Рядом на стул плюхается его знакомец, Дейдара. Его можно было бы назвать другом… Хотя нет. Кем угодно – знакомым, приятелем, любовником – но не другом. 
Волосы снова сложены в дикую причёску, пирсинг в нижней губе загадочно блестит в выпадах цветомузыки. Даже в темноте клуба Саске замечает, что единственный глаз парня мутный и откровенно осоловевший. Понятно, успел свидеться с Сасори и нанюхаться очередной дряни, которую тот каламбурит прямо из подручных средств…
В его глазе бьётся пульс Города.
- Что на этот раз? – Саске подталкивает приятелю нетронутый бокал. Тот мгновенно опрокидывает пойло в глотку, даже не поморщившись. Профессионал. Взгляд становится ещё более отупелым, но смысл доходит до извилин:
- Я не особо интересовался. Да он даже из старых портянок может сварганить героин, да. Оххх, сука, но как вставляет!
Музыка грохочет. Обалдевшие от свободы танцуют. Хотя нет, это можно сравнить с прыжками горного козла на лужайке, обожравшегося галлюциногенных грибочков. Город берёт плату за своё пользование. Он неуловимо меняет. Порою человек и сам не замечает, как превращается в тупое, пускающее слюни животное.
- Могу поделиться, - хрипло смеётся Дейдара, и его смех похож на взвизг животного под ножом мясника. В трясущейся руке белеет маленький свёрток.
Пульс уже не стучит – ревёт в голове Саске.
- Плата та же? – Он знает, что да. Но сегодня что-то заставляет его переспросить.
Что с тобой, Саске? Неужели устал? Устал от Города?
- Естественно. – На мгновение взгляд Дейдары становится осмысленным, словно сам Город помогает ему.
- Подстилка, - бросает Учиха. 
Собеседник смеётся, смех переходит в хриплый кашель:
- Куда ж без этого.

Дейдара старше Саске на три года. Или на четыре? Впрочем, это неважно. Важно то, что старше.
И всё равно каждый раз отказывается от смены позиций. Что ж, ходить потом в раскоряку и морщиться от каждого шага – целиком и полностью его право.
В этот раз они даже не дошли до хибарки блондина. Учиха прижал приятеля в первой попавшейся подворотне – жёстко, безапелляционно. Дейдара любит так. Но это тоже неважно. Важно то, что так по душе Саске.
Их не волнует, что рядом валяется какой-то бездомный. Пьяный до чёртиков. Давно прошло то время, когда они стеснялись чужих глаз. Зов Города становится гуще, слаще, вязко оседает на языке, как дым от любимых сигарет Учихи. Он рвёт нервы в ошмётки, сметая все преграды из морали.
Саске не целует – кусает губы партнёра, и тот довольно подвывает, как дикий зверь. Хотя хозяин положения так же воет сам. 
Даже кровь у выкормыша Города какая-то пресная, недостаточно солёная, чтобы инстинкт был удовлетворён. Учиха с размаху бьёт Дейдару по щеке, но тот только смеётся, похотливым и развратным движением ластясь к своему мучителю. 
Саске с силой вбивает приятеля в склизскую стену, а тот продолжает смеяться – своим хриплым, но странно высоким смехом. Он исступленно царапает спину Учихи, не бессознательно – намеренно. И боль в спине позволяет удержать сознание Саске, готовое утонуть в мареве наслаждения.
Кратковременная вспышка, и вдруг пульс спотыкается…
Тёмные глаза, так похожие на его собственные.
Платок, падающий на замызганный пол кухни. 
- Скорострел, - ржёт Дейдара, сидя прямо на грязном асфальте. Даже не озаботился тем, чтобы натянуть штаны, падла. 
- Похотливый кобель. – Не остаётся в долгу Учиха, презрительно кривясь и не понимая, как он мог всего несколько секунд назад хотеть это порождение городских улиц. 
- Как договаривались. – Бумажка с наркотиком падает в лужу. – Эй, ты чего творишь, придурок?! Совсем охренел?!
Саске вдавливает каблуком сапога отраву в воду. Дейдара, пошатываясь, встаёт.
- Чего ж ты товар портишь?
- Сам задыхайся этой хренью, мудак! Пошёл я отсюда. Здесь мне больше нечего делать. 
Учиха отворачивается.
- Пойду я, - повторяет он таким тоном, будто сам не уверен в том, что сказал.
- Куда? Куда ты пойдёшь, Учиха?! У тебя нет ничего!!! Понимаешь?! НЕТ!!! Всё забрали эти улицы!
- Истеричка, - беззлобно хмыкает в его сторону Саске. С удивлением смотрит на свои белые руки, не прикрытые майкой, зато покрытые мурашками.
И вдруг понимает, что замёрз.

Итачи не говорит ни слова, когда брат приходит под утро, полуживой от усталости и осоловевший от выпивки. Он не спрашивает, где тот шлялся и сколько это ещё будет продолжаться. Не спрашивает, замёрз ли он без куртки. Итачи всегда молча встречает его, не бросает ни единого упрёка.
Только губы его едва заметно горестно кривятся, когда он обнаруживает свежие следы царапин на спине Саске.
Младший находится на границе между сном и явью. Он даже не ругается, когда тёплая вода пощипывает ранки на спине. 
Однако Итачи рад – сегодня не было похоже, что глупый братишка принимал наркотики. Старший так часто вот так вот встречал Саске утром, что давно научился определять, что тот творил всю ночь и даже с кем был. 
Саске уже крепко спит, свернувшись клубком на кровати. Итачи сидит рядом и рассеянно гладит брата по голове, ероша волосы, которых сегодня касались чужие руки. Тёплая и мягкая ладонь скользнула по холодной щеке, пронеслась по припухшим от укусов губам… И вдруг младший инстинктивно, не осознавая своих действий, потирается щекой о добрую руку, приласкавшую его. 
Пульс Города слабеет. Он уверен в этом. 

Наступает рассвет. Ещё робкое солнце освещает первыми лучами необычную картину: двое юношей, спящих на кровати, один из которых покровительственно обнимает второго. Старший заснул с улыбкой на лице. У младшего – впервые за последние два года – лицо светится умиротворённостью и покоем. Его ладонь в трогательном жесте сжимает мизинец старшего.
Ненавистный пульс, наконец, стихает.

Ему есть куда пойти. Единственное место, где его ждут. Несмотря ни на что. 
Ждут всегда.