Напряжение.

Капля пота, мазнувшая по виску, короткий взгляд в мутное зеркало, неясные тени во снах, быстрая дрочка на сухую во время стоянки.

Кисаме скрипит зубами, но терпит.

Тер-пит.

Сколько еще? На сколько их хватит? Каков запас прочности Учихи? А у него самого?

Кисаме не знает. Как не знает и того, что готовит им завтрашний день.

На прошлой неделе они искупались в крови. В буквальном смысле выжимали полы плащей, чтобы напитавшая ткань густая влага не мешала движению.

Сегодня они спят, едят и зализывают раны в паршивом клоповнике на краю земли.

А завтра?

Хошигаке ухмыляется и трогает пальцами холодную кожу, пошедшую посмертным сине-лиловым «цветением».

- Что будет завтра? – хрипло спрашивает он. – Ты же мертвец… Говорят, вы знаете все.

Но отрубленная голова хранит молчание, бездумно вперившись остекленевшими глазами в потолок.

- Молчишь? – хмыкает Кисаме и, помолчав, добавляет. - Правильно делаешь.

Добавляет, а потом невесело смеется. Разговаривать с башкой очередного нукенина… Кажется, ему уже хватит.

- Зачем вытащил? – с порога спрашивает Учиха.

Ни здрасьте, ни до свидания. Как обычно.

Итачи снимает промокший до нитки плащ, аккуратно вешает его на гвоздик, расправляя складки, и только потом проходит вглубь крошечной кухни, шурша пакетами. Видеть Учиху в штатском странно и непривычно, он кажется слишком юным.

- Пить в одиночку плохая примета, - Кисаме тыкает пальцем в полупустую бутылку и, не рассчитав, опрокидывает ее. Белесый местный самогон бодро течет по липкой клеенке, смешиваясь с сукровицей, вытекшей из разлохмаченного среза шеи бывшего врага.

- Пить вообще плохая примета, - отсекает Итачи и неодобрительно зыркает на беспорядок.

Намекает, зараза.

Кисаме со вздохом поднимается из-за стола и, взяв голову за спутанные волосы, заворачивает в испачканную клеенку. Поразмыслив секунду, он открывает дверцу древнего, дышащего на ладан холодильника.

- На нижнюю, - подсказывает брезгливый Учиха. – А то натечет.

Хошигаке засовывает сверток между металлическими решетками.

- И больше не доставай.

Кисаме хочет было возмутиться, но потом кивает. Действительно, не стоит тормошить ее слишком часто: если начнет разлагаться, и черты лица «поплывут», награды им не видать как своих ушей. Что было бы очень некстати, учитывая их нынешнее финансирование.

Точнее его отсутствие.

- Чего взял? – меняет тему Кисаме и вновь садится на стул.

Итачи вытаскивает из пакета кулек с рисом, пучок зелени и сочный кус алого, совсем еще свежего мяса. Хошигаке не спрашивает у напарника о том, где тот раздобыл денег. Все равно не ответит.

- Шикуем? – Кисаме облизывается, а потом, вспомнив, вопросительно смотрит на Учиху.

Тот шарит в карманах и кладет на стол пачку сигарет незнакомой марки. Хороших сигарет, дорогих, с фильтром.

- Учиха, выходи за меня, а?

Итачи даже не оборачивается, сосредоточившись на готовке.

Напряжение, нагнетаемое простоем, безденежьем, затяжными дождями и тотальным отсутствием секса, ненадолго отпускает, и Кисаме вздыхает свободно.

- Не в доме, - предупреждает Учиха, и Хошигаке понятливо кивает. Он не враг себе и больным легким напарника.

На улице моросит. Впрочем, как и всегда.

С «краем земли» он, конечно, погорячился, селение крупное, но совершенно безликое. Кисаме терпеть не может такие – кругом бетон и камень, сплошная серость, занавешенная пеленой холодного дождя. Хорошо, что они поселились на отшибе: одноэтажный, просевший от времени деревянный домик и ни души на добрый километр.

Вот только погода… Это не те теплые тропические ливни, к которым он привык в Тумане. Это ледяные, косые от северного ветра дожди, которые бьют не хуже вражеских копий.

Они торчат здесь уже неделю, и за все семь дней в облаках ни просвета, ни лучика.

Кисаме распечатывает пачку, чиркает спичкой и с наслаждением затягивается.

Ему вдруг вспоминается Момочи с его вечной папироской в зубах. Утром ли, ночью ли, в казарме ли, в засаде ли – дымил, как паровоз. Дурные привычки заразительны.

Интересно, где он сейчас?

В последний раз они виделись во время четвертой гражданской в Тумане. Тогда Забуза выглядел неважно: тощий, с опаленными бровями и бинтами на пол-лица, он таскался с каким-то мальчонкой. Сын – подумал тогда Кисаме и даже удивился между делом.

И когда только Момочи успел? Пять лет торчали бок о бок, спали, жрали и срали, не теряя друг друга из виду.

Даже девок в гадюшниках пялили одних! А нет же… нагулял где-то прибляденыша.

Хошигаке хмыкает: «нагулял». Ему вдруг невероятно отчетливо представляется мощная фигура бывшего напарника с огромным пузом, на которое даже водолазка до конца не натягивается.

Кисаме хихикает, а потом серьезнеет. Что-то не туда его потянуло… Озаренный, он вытаскивает сигаретную пачку из кармана и, ломая глаза о мелкий шрифт, долго изучает состав чудо-сигареток.

И вправду – чудо.

Хошигаке по пальцам мог пересчитать селения, в которых такую веселуху еще не запретили. Что ж, видимо, в этом захолустье дыры не только в крышах, но и в законодательстве.

Хоть что-то хорошее…

Прикончив сигарету, он хочет было возвратиться в дом, но останавливается. Отсюда, с куцего крыльца хорошо просматривается кухня и Учиха, возящийся у плиты.

Несмотря на поганый характер и полный шкаф скелетов, у Итачи все же был один неоспоримый плюс: готовил гаденыш, как заправский шеф-повар.

Сглотнув набежавшую слюну, Кисаме возвращается в дом. На кухню он не идет, знает, что Учихе не нравится, когда кто-то мешается под рукой, поэтому уходит в ванную.

Запирает хлипкую дверцу и пускает воду, выкрутив вентили до упора. Старые, проржавевшие трубы надсадно гудят и вибрируют, но оно-то Хошигаке и надо.

Месяц. Гребаный месяц без секса! И даже подрочить толком нельзя – рядом с Учихой же ни вздохнуть, ни пернуть, мать его!

Злое возбуждение подогревается местной самогонкой, и его движения становятся резкими, порывистыми, слегка смазанными. Приспустив штаны и облизнув ладонь, Хошигаке оглаживает член по всей длине, перекатывает налившиеся яйца в ладони, теребит головку… И как всегда едва сдерживается, чтобы не садануть в сердцах кулаком, когда перед мысленным взором всплывает облик напарника.

В приливе чувств Кисаме чересчур сильно сдавливает член и досадливо морщится.

Казалось бы, вот он, через стенку, только руку протяни да возьми… А нет, нельзя.

Вообще-то Хошигаке не был гомиком. Да и Учиха, как он подозревал, тоже.

Это все скука и замкнутое пространство, убеждал он сам себя. Но стояка на крепкие ягодицы напарника это не отменяло.

- Блядь, - цедит сквозь зубы Кисаме и кончает в кулак.

Брезгливо отерев руку о футболку, он забирается в ванную и уходит под воду с головой.

Жабры неприятно режет острый привкус хлорки, но посторгазменная умиротворенность компенсирует все неудобства.

Видимо, разморенный, он засыпает и просыпается только от громкого стука в дверь, - это Учиха зовет его ужинать.

Наскоро обтершись полотенцем и надев брюки, он тянется к футболке, но, увидев подсохшую уже сперму, брезгливо отбрасывает ее в таз с замоченными носками.

С кухни доносятся аппетитные запахи, поэтому Кисаме в спешке перерывает вещи, сваленные в кучу на полу. Штаны, бинты, форменный плащ… И ни одной футболки.

Ну и хрен с ней, с футболкой, решает Хошигаке, выходя на кухню полуголый.

Итачи чинно восседает за столом и ужинает, кромсая стейк кунаем. Вместо давешней скатерки – местная газета. Свеженькая, судя по дате.

Кисаме садится напротив и, отбросив условности, вгрызается в мясо зубами. Вкусно.

- Есть вести? – утолив первый голод, спрашивает Хошигаке, утирая рот куском газеты-скатерти.

- Ничего, - качает головой Учиха, и только сейчас Кисаме замечает, что вопреки обыкновению, волосы Итачи заплел в тугую косу.

- Совсем?

- Пейн вещает о близости светлого будущего, Какудзу отмалчивается, Зетсу цветет и пахнет.

Хошигаке хмыкает, оценив каламбур.

- И долго нам тут еще торчать?

- Центр молчит, - задумчиво говорит Учиха. – Но я думаю, до тех пор, пока не снимут блокаду на границе с Молнией. Еще дня три, точно.

- Дерьмо.

Итачи кивает.

Ночью дождь усиливается, и крыша домика, который они снимают у ушлой местной бабки, превращается в барабан.

Кап-кап, бум-бум… Кисаме ворочается с боку на бок, матеря чертов дождь.

Нет, при желании он бы мог уснуть и у подножья водопада, но сегодня… Сегодня что-то не так.

Напряжение.

Это все треклятое напряжение, убеждает он сам себя.

Безденежье, простой, дрочка, бла-бла-бла… Слова, картонные и пресные, оседают на языке мерзким послевкусием.

- Спишь?

Кисаме вздрагивает и поворачивает голову направо.

При заселении они сыграли в камень-ножницы-бумагу, и везучий сукин сын теперь спит в кровати, а ему пришлось довольствоваться жестким матрасом на полу.

- Нет.

- Можешь… - Учиха откашливается, - Можешь дать сигарету?

Хошигаке щипает себя за руку. Нет, вроде не сон.

- А как твоя болячка?

- От одной не умру, - говорит Итачи, а потом добавляет почти шепотом. – Надеюсь.

- Ну-ну, - Кисаме, не вставая, шарит руками сбоку от матраса и нащупывает брюки, а в них прямоугольник сигаретной пачки. Ему не хочется вылезать из-под одеяла, поэтому он зовет Учиху к себе. Тот, раздумывая секунду, все же сползает с кровати и, прошлепав босыми ногами по полу, ощупью пробирается к лежанке Хошигаке.

- Но предупреждаю сразу, - Кисаме чуть отодвигается в бок, освобождая Учихе немного места на матрасе, чтобы тот не морозил жопу почем зря. – Сигаретки с сюрпризом.

- Трава?

Хошигаке кивает, забывая, что в темноте его не видно, и борется с желанием потрепать Итачи по голове. Смышленый, зараза, как стадо академиков.

Кисаме выщелкивает из пачки сигарету, чиркает спичкой и в свете коротко вспыхнувшего оранжевого пламени видит лицо Учихи. Усталое, в рамке растрепанных волос, уже совсем не детское.

Сколько ему? Шестнадцать? Семнадцать?

Да он бриться начал только этой весной, а уже помирать собрался…

Задумавшись, Хошигаке раскуривает сигарету и передает ее Учихе. Передает и только потом соображает что сделал.

Но вот странность – обычно брезгливый до любых контактов Итачи принимает сигарету из его рук и затягивается. От одной только мысли, что на губах Учихи сейчас осядут частицы его слюны, у Кисаме твердеет член.

Чтобы отвлечься, Хошигаке прикуривает еще одну и заполняет легкие густым дымом.

Так они и сидят с полминуты, попеременно загораясь красными огоньками тлеющей бумаги. Точнее сидит Учиха, Кисаме полулежит, надежно скрыв стояк в складках одеяла.

Затянувшись особенно сильно, Хошигаке видит в тусклом свете профиль Итачи и его пальцы, сжимающие сигарету. Трясущиеся пальцы.

- Эй, ты как?

Только очередного кровавого приступа им сейчас не хватало.

- Нормально, - после секундной паузы отвечает Учиха.

- Да тебя колотит!..

- Просто холодно.

Кисаме протягивает руку в темноту и натыкается на ледяное плечо напарника. И вправду замерз.

- Иди сюда, - говорит Хошигаке, откидывая край одеяла. Видимо, на него так табак разбадяженый с травой повлиял… В трезвом уме он бы не рискнул предложить Учихе разделить с ним постель.

- С-спасибо, - стуча зубами, благодарит Итачи и ложится рядом, на самый краешек матраса.

Что ж… видимо, не его одного проняла местная дурь.

Они докуривают сигареты и тушат о деревянные половицы. Итачи согревается и перестает сотрясать общее одеяло дрожью. Согревается, но, почему-то, не спешит убираться к себе.

- Эй.

Учиха молчит, и Кисаме фыркает. Надо же, неужто задремал? Действительно чудо-трава…

Дождь, с силой лупивший по крыше, наконец-то унимается, превращаясь в монотонный перестук мороси на окнах, и сквозь плотный слой облаков, впервые за ночь, просачивается слабый лунный свет. Непроницаемая темнота наполняется тенями и силуэтами.

Пользуясь возможностью, Хошигаке разглядывает профиль напарника: глубокий шрам на виске – миссия в Камне, где Учиха угодил под обвал из-за сдетонировавшего взрывного свитка, искривленная переносица – ломали дважды, и оба раза в Молнии, рассеченная тонкой белой нитью нижняя губа – это уже свои постарались: марионеточник хотел расширить коллекцию, вот только куколка оказалась не по зубам.

Кисаме даже не пытается бороться с искушением – протягивает руку, касаясь теплой груди Учихи, а потом стоически выдерживает жесткий захват сильных пальцев поперек собственной шеи.

- Я не убивал его, - неожиданно отчетливо произносит Итачи, не ослабляя хватки.

- Охотно верю, - сквозь кашель говорит Кисаме.

- Сон… Я… просто сон, - Учиха убирает руки. – Плохая дурь.

- Хорошая. Просто ты курить ничерта не умеешь, вот и свалило.

- Свалило… Долго я спал?

- С минуту, - врет Кисаме.

Итачи прищуривается и, вспомнив, гасит шаринган.

Некоторое время они лежат в тишине. Учиха, кажется, даже забывает о том, что находится в чужой постели.

- Тебе снятся сны? – вдруг спрашивает он.

- Бывает.

- Что ты видишь?

Неожиданную разговорчивость напарника Кисаме списывает на действие наркотика.

- Когда как. Иногда врагов, иногда Скрытый Туман. Тебя вот вижу иногда, - Хошигаке ухмыляется, вспоминая, в каких именно позах видит напарника. А потом вдруг говорит. – Но чаще жену.

Говорит, и только потом спохватывается, что сболтнул лишнего. Видимо, не одному Учихе «сигаретка» развязала язык.

- Жену? – Итачи внимательно смотрит на Кисаме, и тому хочется дать себе по башке. – Не знал, что ты женат.

Отступать уже поздно, поэтому, Хошигаке разнообразия ради говорит правду:

- Был. Давно.

- А что с ней стало?

- Умерла.

- Как?

Где же твое хваленое воспитание и чувство такта, когда оно так нужно, Учиха?

Кисаме хочется заржать и заехать Итачи промеж глаз одновременно, но он, почему-то, отвечает. Хочет покороче, а получается, словно на исповеди:

- Давно это было, я тогда не старше тебя был, молодой, горячий. Познакомились в учебке, слова за слово, а через месяц уже расписались. Но оно и не удивительно, война была, тогда все быстро делалось, на раз-два.

Кисаме замолкает и сжимает руки в кулаки, его тело все еще помнит ощущение кольца поверх безымянного пальца, однако разум… Словно это было во сне: пятнадцать лет почти прошло, будто и было-то не с ним, с кем-то другим… А сейчас, проговаривая, он воскрешает все это, кадр за кадром отсматривая пленку собственной жизни.

- А потом? – первым нарушает повисшую тишину Учиха.

Хошигаке бросает на него беглый взгляд и усмехается: ну надо же, кто бы мог подумать, что Итачи, словно девица, падок на романтические истории.

- А потом началась мясорубка, меня командировали на север, ее – на южный фронт к границам Огня. И больше мы не виделись. Говорят, даже не хоронили, нечего закапывать было. Кому-то хорошо удался катон.

Учиха понимает намек, но вида не подает. Несколько минут они молчат и каждый думает о своем, невеселом. Личном.

Наверное, по-хорошему, Кисаме нужно было выгнать Учиху на кровать и попытаться уснуть, выбросив весь этот треп из головы, но… Субординация и благоразумие никогда не были его сильными сторонами.

Поэтому он молчит. А Итачи, почему-то, не спешит уходить.

Далекие завывания ветра, перестук дождя, запах пыли и, Хошигаке украдкой принюхивается, – мыла и трав. За исключением тех дней, когда им объективно не до личной гигиены, от Учихи всегда пахнет чистотой и немножко мускусом. Приятный контраст с той вонью недельных носков, что стояла в казармах Тумана, когда он еще служил в отряде Мечников. Да и вообще… Итачи весь, от макушки до пяток, был воплощением контрастов. Приятных и не очень.

Но с ним было надежно. Спокойно и как-то… уверенно, что ли. За несколько лет совместной работы Кисаме успел настолько притереться к напарнику, что постоянное его присутствие рядом стало насущной необходимостью.

- Кисаме.

- Да? – что-то в голосе Итачи настораживает его, и он внутренне напрягается.

- Могу я задать тебе личный вопрос?

Хошигаке хмыкает: «личный вопрос» - и в этом весь Учиха. День изо дня работая по локоть в крови, он все еще сохранил в себе трогательные остатки воспитания. Кисаме ловит себя на том, что думает о чудачествах напарника со странным теплом.

- Валяй.

- Ты когда-нибудь думал о том, как сложилась бы твоя жизнь, не стань ты шиноби?

Кисаме, бывший готовым к любым, даже самым провокационным вопросам, на секунду замирает в растерянности. Не стань он шиноби? Быть гражданским?

Хошигаке снова закуривает и, затянувшись, собирается с мыслями. Не быть шиноби?..

- Еще в Тумане, на одной из миссий меня сильно ранили. Дурацкий случай был, сам подставился… В общем отправили меня в госпиталь, а оттуда на реабилитацию. Сначала полгода на больничной койке, а потом еще столько же на бумажной работе. С девяти до шести, с перерывом на обед, в теплом и сухом кабинете, двумя выходными в неделю и полным отсутствием риска словить железа в печень… Никакой опасности, никаких травм - Хошигаке выпускает облако дыма в растрескавшийся, пошедший плесенью потолок. – Ебал я такую жизнь.

Итачи, замерший рядом, ерзает, задевая Кисаме ногами. Хошигаке задумчиво смотрит на силуэт напарника и добавляет:

- Уж лучше загнуться в походном госпитале от перитонита, чем тратить жизнь на протирание штанов в офисе, вот, что я думаю о такой жизни.

- Значит, до старости ты дожить не планируешь, - кратко резюмирует Учиха.

Кисаме кивает, ему всегда нравилась понятливость напарника.

- Зришь в корень, Учиха. Какая тут старость: встретил рассвет – уже хорошо.

Итачи тянется к пачке, а Кисаме не спешит его останавливать, ему нравится этот новый, разговорчивый Учиха.

- А ты сам? Разве сможешь? Не могу представить тебя землепашцем или торговцем.

- Чиновник, учитель, монах, - осторожно говорит Итачи.

Хошигаке давится дымом и надсадно кашляет, не переставая ржать.

- Учитель… Из тебя учитель, как из меня домохозяйка!

Учиха хмурится, а Кисаме спешит объяснить.

- Нет, ну, может я и не прав, только думаю, тебе терпения не хватит. Ты же гений, тебе не понять простых смертных.

В голосе Хошигаке нет ни капли сарказма, как не было бы ни у кого из тех, кто хоть раз видел Аматерасу или Сусано в действии.

Итачи гений. Это не комплимент и не издевка, это факт.

- А может, ты и прав, - неожиданно говорит Учиха. И добавляет уже тише. – Может, я неспособен ни на что другое.

Кисаме хочется устало вздохнуть: и этот туда же!

О своеобразном «кризисе среднего возраста» у шиноби он знал не понаслышке, рано или поздно – это случается со всеми. Люди теряются, уходят в запои, подставляются на миссиях и совершают глупости… Вот только их профессия не терпит слабостей, поэтому те, кто так и не смог перешагнуть через этот невидимый рубеж, отсеиваются, становясь новыми строчками на черном граните Мемориала Памяти, те же, кто выживает, становятся легендами.

Цепочку невеселых размышлений прерывает негромкий всхлип. Кисаме удивленно смотрит на Учиху – тот лежит плашмя, уткнувшись лицом в подушку.

- Эй, ты чего?.. – Хошигаке протягивает руку и трясет Итачи за вздрагивающее плечо. Неужели?.. Ну, уж нет, его напарник не мог так просто сломаться... Кто угодно, но только не Учиха!

Резко рванув Итачи за плечо, он заглядывает ему в лицо.

В неверном лунном свете черты, искаженные судорогой боли, выглядят до нереальности гротескными, по подбородку течет густая черная кровь, вся наволочка почернела от пятен.

- Блядь! – ругается Кисаме сквозь зубы и резко вскакивает. Выучка шиноби не подводит – тело начинает действовать раньше, чем мозг соображает, что к чему.

Пытаясь в темноте найти сумку с аптечкой, он спотыкается и матерится, лупит со всей дури ладонью по выключателю.

- Дыши! – кричит он Учихе, видя, как закатываются его глаза. – Да где эта блядская сумка?!

Пинком разворошив груду одежды, он, наконец, находит аптечку, а в ней – узкий свиток, перевязанный золотой лентой.

- Дыши, Учиха… дыши! – приговаривает он, разворачивая свиток. Итачи корчится на полу, пачкая волосы в крови, кажется, еще чуть-чуть – и его начнет рвать.

Кисаме переворачивает Учиху на спину и седлает его бедра, в одно движение разорвав чужую майку, он прижимает свиток к бледной груди.

- Потерпи, потерпи, - шепчет он, пропуская сквозь чернильные печати поток чакры. – Еще чуть-чуть.

Учиха дергается в последний раз и затихает. Несколько секунд Кисаме сидит неподвижно, не в силах понять, жив ли напарник или уже двинул кони: время, будто на поле боя, замедляется, становясь вязким и неспешным, словно ползущая улитка, оставляющая за собой жирную полосу слизи.

Секунда, другая…

Удар.

Жив!

Кисаме вздыхает с облегчением, а через секунду Итачи вздрагивает, разлепляет губы и делает сиплый вдох.

Хошигаке перехватывает свиток поудобнее, плотно прижимая его к груди Учихи правой рукой, а левой утирает испарину, проступившую на лбу. Чертовы гении! С такими союзниками и врагов не надо!..

Несколько минут проходят в тишине, лишь с легким шипением выцветают израсходованные медицинские печати, а побелевшее лицо Итачи, наоборот, наливается цветом.

Наконец, когда исчезает последняя печать, кровотечение закрывается, и Кисаме валится рядом с напарником.

- Ну и укатал ты меня, - хмыкает Хошигаке, тянется за пачкой, но не закуривает.

Нервное напряжение отпускает неохотно, но, все же, капля за каплей покидает усталые мышцы. Да, редкая битва заставляет его понервничать так, как зашедшийся в приступе Учиха.

О том, почему его так волнует гипотетическая смерть напарника, Кисаме предпочитает не думать. Просто… Просто он привык к Итачи и не хочет работать с шизиком вроде Хидана или занудой Какудзу.

Во всяком случае, так он себе говорит, снова и снова вытаскивая Учиху из объятий ранней смерти.

Итачи окончательно приходит в себя и с трудом, но садится. Слипшиеся в сосульки волосы обрамляют стянутое бурой коркой крови лицо, а белки глаз цветом сравнялись с сырым мясом.

Последнее означает, что еще как минимум неделю Учиха не сможет пользоваться шаринганом.

- Куда? – спрашивает Кисаме, когда Итачи, цепляясь за стены и оставляя за собой коричневатые потеки крови, идет к двери.

- Воздух… Дышать не могу, - сипит напарник.

Хошигаке быстро обувается и помогает Учихе выйти на крыльцо. Впервые за неделю Кисаме рад дождю и той озоновой свежести, что он дарит.

Итачи дышит тяжело, хрипло, то и дело всхлипывая.

- Идем, простудишься же.

Учиха упрямо мотает головой, а в следующую секунду, покачнувшись, заваливается набок. Хошигаке едва успевает поймать его у самого пола. Ловит и аккуратно прислоняет спиной к стене, для надежности подперев собственным плечом.

- Все, хватит, - говорит Кисаме, когда Учиху начинает мелко потряхивать.

На самом деле, в глубине души он даже рад нечастым приступам болезни напарника, потому что только в эти редкие моменты слабости и бессилия Итачи он может примерить на себя безумно притягательную в своей недоступности роль главного в их тандеме.

Кисаме знает свои сильные стороны, но точно так же знает и слабости. Он не враг себе, поэтому, обычно, без лишних разговоров предоставляет Учихе право отдавать приказы. Но в такие моменты… Да он просто кончает от того, что может сгрести Итачи в охапку и занести в дом, а тот даже не вякнет!

Едва переступив порог, Кисаме чувствует неладное: запах гари и легкая белесая пленка в воздухе красноречивее всяких слов.

Не отпуская Учиху, он идет в комнату и успевает как раз к самому интересному моменту: медленно тлеющий матрас начинает заниматься ярким пламенем. Не долго думая, Хошигаке на рефлексе складывает печати, и комнату заливает поток воды.

- Упс.

Он складывает еще одну печать, и влага с шипением испаряется, но уже поздно: остатки матраса превратились в кучу мокрого, подгорелого тряпья, а вещи, сваленные на полу, словно медузы после прилива, оказываются разбросаны тут и там.

- Не рассчитал малость, - признается Кисаме, когда слышит тяжелый вздох за спиной.

Однако обернувшись, он понимает, что Учихе сейчас глубоко фиолетово до всех его манипуляций – он медленно, не теряя достоинства, сползает по стеночке.

Поразмыслив секунду, он укладывает Итачи на кровать и накрывает одеялом. Что ж, видимо, они задержатся в этой дыре еще на неделю…

- Лекарства…

Кисаме кивает и достает из сумки напарника прямоугольный пластиковый контейнер. Откинув крышечку, он присвистывает – ампулы, порошки, таблетки… Да здесь целый аптечный склад!

- Две желтых, круглую белую с поперечным сечением и три красных, самых мелких, - слабым голосом подсказывает Учиха.

- Синий, красный, голубой, выбирай себе любой, - бормочет Хошикаге, высыпая на ладонь нужные таблетки. – Ты не загнешься столько химии жрать?

Итачи игнорирует его и забрасывает в рот всю горсть сразу. Кисаме хочется поморщиться от тошнотворного хруста раскусываемых пилюль, но он сдерживается. Вместо этого он наклоняется и, подобрав с пола рулон мокрых бинтов, использует его в качестве компресса, положив на горячий, в испарине, лоб напарника.

Когда Учиха затихает, Кисаме вздыхает и идет искать альтернативу погибшему матрасу, но не находит ничего, кроме груды бесполезного хлама. Вздохнув еще раз и, обматерив жадность хитрожопую хозяйку дома, он осторожно подходит к кровати.

Учиха лежит неподвижно, лишь мерно вздымающаяся грудь отличает его от мертвеца. Да, видок у напарника еще тот, думает Кисаме, укладываясь рядом.

Чертыхнувшись, он вспоминает про свет и шлепает по мокрому полу к выключателю.

- Паршивый день, - говорит он и еще раз бьет по кнопке.

В темноте раздается отчетливый голос:

- Не у тебя одного.

Хошигаке вздрагивает и инстинктивно вскидывает руку, но там, где должна быть рукоять верной Самехады, лишь пустота.

- Итачи?..

- Да.

В сорванном, а оттого и просевшем до баса, голосе прорезаются знакомые нотки, и Кисаме успокаивается. Чертова паранойя… Но в их ремесле лучше быть живым параноиком, чем адекватным, но мертвым.

Одеяло оказывается всего одно – второе сгорело вместе с матрасом, а оба плаща безнадежно промокли. Хошигаке ложится рядом, и неожиданная близость приобретает легкий налет интимности, когда он соприкасается с Учихой бедром.

Кстати, о птичках… Кисаме срочно нужно отвлечься – он рассматривает неровные полосы лунного света на потолке, пытается прикинуть сроки их пребывания в селении и возможности достать денег… Ход его мыслей обрывает движение Итачи – он стаскивает компресс со лба и с силой водит им по лицу. Видимо, пытается оттереть кровь.

От ритмичных движений по кровати идет вибрация, и Хошигаке скрипит зубами.

- Кисаме.

- Да?

- Спасибо.

Хошигаке не знает, что ответить напарнику.

«Не за что» или «Всегда пожалуйста» или «Да как два пальца»? Раньше они обходились без этих условностей. Протащить напарника на собственном горбу через полстраны, помочь собрать кишки из развороченного живота, а потом зашить на скорую руку – это нормально. Ненормально благодарить за это.

Так что не так? Что изменилось?

Кисаме пытается разглядеть лицо Учихи, но луна, как назло, зашла за облака, поэтому ни черта не видно – только влажное мерцание глаз, да смутный абрис чужого профиля.

Кисаме возится, устраиваясь поудобнее, и невольно ощущает запах гари, крови и антисептика.

В темноте и вынужденной неподвижности, в голову, как назло, приходит всякая чушь. Вместо того чтобы уснуть, он вдруг думает том, что, наверное, из-за этих лекарств у Учихи не стоит…

Нет, ну а что, нормальная реакция организма на такие дозы медикаментов. Он на своей шкуре испытал нечто подобное, когда полгода валялся в госпитале с перебитыми ногами.

Хошигаке ерзает и еще раз задевает Итачи. Тот больше не ледяной – приятно теплый, согрелся.

Отчего-то эта маленькая деталь действует на Кисаме успокаивающе и расслабляюще. Зевнув и подоткнув сбоку одеяло, он постепенно проваливается в сон.

Стоит, не стоит…какая ему разница?

Он просыпается резко, словно от толчка в бок. Вздрагивает и открывает глаза.

- Привет.

Кисаме несколько раз моргает и привстает, опираясь на локти.

- Привет.

То, что это сон, он понимает почти сразу. Во-первых, за окном, под которым стоит кровать, не привычный унылый пейзаж из чахлых кустиков и бесконечного дождя, а заснеженная равнина. Во-вторых… отрубленные головы не умеют разговаривать. Во всяком случае, раньше Кисаме не сталкивался с подобным.

- Извини, что разбудил, - не обращая внимания на мутную жидкость, текущую из носа, говорит голова. – Просто в холодильнике холодно. Да и поболтать не с кем.

- Неудивительно.

- Ну да, - голова усмехается, показывая неровные, похожие на торчащие из земли скалы серые зубы. – Не с учиховской же стряпней болтать.

При упоминании еды желудок Хошигаке отдается сосущим чувством пустоты.

- А там еще что-то осталось?

- Угу, - голова плотоядно облизывается синим языком. – Выглядит вкусно. Умеет, стервец, готовить, да?

Кисаме трет глаза, но башка нукенина никуда не исчезает.

- Умеет, - осторожно соглашается Хошигаке и оглядывается через плечо.

Итачи на своем месте – спит безмятежно, разметав волосы по сероватой наволочке. Вот только в его, Хошигаке сне, напарник выглядит лучше, чем в жизни: ни болезненной черноты под глазами, ни обметанных белым губ.

- Что будешь делать, когда он умрет?

Кисаме резко оборачивается и в упор смотрит на голову. Та виновато улыбается и безумно вращает огромными, словно переваренные яйца, глазами навыкате.

- Ну, извиняйте, коллега, не хотел задеть ничьих чувств, - явно паясничая, говорит она. – Вот только ты и без меня знаешь, что ему осталось недолго.

Хошигаке понимает, что спорить с приглючившейся ему башкой – глупо. Понимает, а потом вдруг задумывается: а действительно, что он будет делать? Припадочный Учиха уже одной ногой в могиле, самого его по-прежнему разыскивает половина стран мира, а идеи Мадары, за прошедшие несколько лет по колено в грязи, изрядно поблекли и перестали казаться такими уж замечательными…

- Черт его знает…

Голова фыркает, разбрызгивая повсюду мутные брызги не то соплей, не то еще чего, и начинает хохотать во все горло. Громко, заливисто, радостно… В какой-то момент она накреняется, и основание шеи, которым она прилипла к полу, с чавкающим звуком отлепляется. Голова заваливается набок, но продолжает хохотать.

Кисаме раздражен, но понимает, что попытки заткнуть ее будут глупы вдвойне. Вместо этого он сосредотачивается и напрягает каждый мускул, силясь проснуться.

Вдруг голова унимается и мигом серьезнеет.

- Погоди.

Кисаме не обращает на нее внимания, напрягается еще раз и чувствует, как по телу проходит судорога. Так, отлично, еще чуть-чуть…

- Да погоди же, говорю! – кричит голова и каким-то чудесным образом в один прыжок оказывается на кровати.

Кисаме мигом теряет концентрацию и отшатывается в сторону, спиной чувствуя тепло, исходящее от спящего Учихи.

- Чего тебе?

- А я вот думал на досуге… - говорит голова, заливая простыню неаппетитного вида жидкостями. – И кое-что понял.

Хошигаке не особо интересно, до чего же додумалась воображаемая голова, но он вяло кивает.

- Ты – дурак…

Кисаме коротко, без размаха, отвешивает башке затрещину. Та опять заваливается на бок и снова хохочет, как сумасшедшая, булькая перерезанным горлом.

- Дай закончить! Чего сразу бить-то?.. – сквозь смех кричит она. – Ты дурак, Хошигаке. Но дурак везучий!

Кисаме осточертел весь этот бред и он с силой щипает себя за руку.

- Не получится, - хмыкает голова. – На самом деле ты очень хочешь дослушать меня.

- Да с хуя ли?

- Может быть с того, что я – это ты, а ты это я? В конце концов, меня не существует. Я – всего лишь выверт твоего подсознания, разве нет?

Кисаме с неохотой кивает.

- Я не знаю, что будет дальше, - продолжает голова, словно и не заметив его. – Но я знаю, что сейчас ты бездарнейшим образом проебываешь свой шанс.

- Проебываю?

- Именно. Лежишь тут как последний евнух, а под боком – только руку протяни – Учиха.

- Эй, стой, ты что, предлагаешь мне?..

- Не предлагаю. Просто озвучиваю наши с тобой грязные секретики, в которых ты даже сам себе сознаваться не хочешь.

- Ну, стоит у меня на него и что? На бордельных блядей у меня тоже стоит, но это же не значит, что…

- Я же говорю: даже сам себе не можешь признаться.

Кисаме задумчиво косится на спящего Итачи, тому, кажется, снится кошмар – он скрипит зубами и тихо стонет, комкая в кулаке край одеяла.

- А толку-то? – спрашивает Кисаме и только потом понимает, что да – все правда. В груди царапает чем-то холодным.

Голова смотрит на него внимательно и как-то даже печально.

- Говорю же: дурак ты… совсем дурак.

И прежде, чем Хошигаке успевает среагировать, она высовывает распухший синий язык и, ухмыльнувшись, со всей силы вонзается в него зубами. По простыне течет что-то черное, голова хрипит, откушенный язык бесформенной кляксой падает между ними, а в следующую секунду Кисаме просыпается.

- Ебать! – выдыхает он и садится.

Темнота и тишина, словно огромное ватное одеяло, накрывают Хошигаке с головой. Судорожно ощупав край постели, он окончательно убеждается: дурацкий сон, всего лишь… И привидится же такое!

Утерев пот, выступивший над верхней губой, Кисаме ложится обратно и укрывается.

«Дурак… совсем дурак» - всплывает в его памяти, и Хошигаке берет зло.

Что за идиотизм?! Сдался ему этот Учиха!

Поток ругательств обрывает сдавленный стон, Кисаме замирает, стон повторяется.

Итачи действительно плохо – он весь вспотел и дрожит, словно от холода. Хошигаке не хочет будить напарника, потому что за несколько лет совместного проживания выучил одно нехитрое правило: раз проснувшись, Учиха больше не засыпает.

Вместо этого он аккуратно проводит руками над телом Итачи и подтверждает свою догадку: организм борется с болячкой, направляя всю чакру к легким, поэтому в энергетических потоках возникает сильный дисбаланс – тут и там истончившиеся золотистые нити зияют черными разрывами. Кисаме на своем опыте знает, что такие повреждения не менее болезненны, чем раны от оружия.

Кисаме концентрирует собственную чакру на кончиках пальцев и аккуратно, стараясь не разбудить Учиху, касается серой, от нехватки энергии тэнкэцу на чужом плече.

Они уже не раз проделывали этот фокус с обменом чакрой, так что организм Итачи реагирует спокойно, без отторжения, принимая энергию Хошигаке, как родную.

Бережно, капля за каплей, Кисаме выравнивает «фон» Учихи, и через десять минут тот расслабляется.

Расслабляется, а потом, совершенно неожиданно, придвигается ближе и по-детски доверчиво тыкается головой в грудь Хошигаке.

Кисаме замирает. Замирает воздух в комнате, замирает дождь, лупивший по крыше, замирает целый гребанный мир.

И только Учиха, теплый, пахнущий кровью и лекарствами, остается живым. Больной и умирающий, он становится последним средоточием жизни на Земле.

Хошигаке боится вздохнуть.

Какого черта? – хочется закричать ему.

Какого?!

Он, Демон Тумана, бросивший вызов самой костлявой старухе!..

Но это не тот страх, что жжет пятки трусам, бегущим с поля боя. Это… Что-то другое.

«Я же говорю: даже сам себе не можешь признаться» - всплывает в голове Хошигаке и тут же тонет.

Что-то, давно забытое за ненадобностью, запертое на самом дне души, вдруг рвется наружу, оплетая его сердце влажными, горячими лепестками. И, наверное, впервые в жизни, Кисаме сдается – протягивает руку и опускает ее на худую спину в неловком недообьятии.

Он сдается, но не чувствует себя проигравшим. Потому что Учиха, ведомый сном и поиском тепла, отвечает взаимностью – придвигается ближе, пряча лицо в изгибе шеи Хошигаке.

Впервые за долгое-долгое время Кисаме чувствует, как напряжение отпускает его.

Этой ночью он спит так спокойно и крепко, как не спал уже давно.